Серебристый луч надежды - Мэтью Квик Страница 57

Никто не спешит расходиться, ведь нужно еще игры плей-офф обсудить. Так что мы попиваем пиво и говорим о «Джайентс», у которых в конце сезона на счету по восемь побед и поражений и с которыми «Иглз» будут играть в первом раунде. Клифф спрашивает у меня, разгромит ли наша команда «Джайентс», а я отвечаю своему психотерапевту: обязательно разгромит. Да еще и Хэнк Баскетт заработает очередной тачдаун.

Клифф кивает и улыбается:

— Ну, ты сам сказал еще перед началом сезона: Хэнк Баскетт крутой!

Джейк уходит первым, потому что им с Кейтлин надо ехать на этот новогодний прием; мы над ним подшучиваем и называем подкаблучником. Но хоть он и покидает нас из-за женщины, я все равно обнимаю его и благодарю за то, что задержался, и за то, что купил мне абонемент на сезон, и за то, что оплатил билеты на матчи плей-офф — а это кругленькая сумма. Я знаю, Джейк уже не сердится из-за пропущенного второго матча против «Далласа», потому что он обнимает меня в ответ со словами:

— Без проблем, братишка. Я люблю тебя. Ты знаешь.

После ухода Джейка мы еще с полчаса пьем пиво, но в конце концов большинство вспоминает, что у них тоже есть жены и планы встретить с ними Новый год, так что я сажусь в автобус «Азиатского десанта» и еду домой, в Нью-Джерси.

«Иглз» выиграли пять последних матчей подряд и заняли первое место в дивизионе, а значит, просить Ашвини не жать на гудок возле моего дома бесполезно; от громогласного рева (И! Г! Л! З! Иглз!) даже мама выбегает на крыльцо.

Мы с мамой стоим на ступеньках и машем вслед зеленому автобусу.

Позже мы сидим за новогодним столом — все вместе, по-семейному, но даже очередная победа «Иглз» и возрождение надежд на Суперкубок не в состоянии разговорить отца; мама не успевает доесть свою порцию, как он уже уходит к себе в кабинет — наверное, опять будет читать исторические романы.

Перед тем как огромный сверкающий шар в папином плоском телевизоре опускается на Таймс-сквер, знаменуя собой начало нового года, мама предлагает мне пойти во двор погреметь кастрюлями, как мы делали, когда я был ребенком. Но я не хочу греметь кастрюлями, о чем и говорю маме, тем более что я весь день провел на морозе, поэтому мы остаемся сидеть на диване и смотреть, как празднуют Новый год в Нью-Йорке.

Две тысячи шестой превращается в две тысячи седьмой.

— Для нас это будет хороший год! — восклицает мама и через силу улыбается.

Я тоже улыбаюсь. Не потому, что верю в ее пророчество, — нет ни малейших оснований предполагать, что 2007-й действительно станет счастливым для мамы или для меня. Отец пошел спать час назад, Никки так и не приехала — но, несмотря на это, мама все равно пытается отыскать тот самый серебряный ободок у тучи, чему и меня научила столько лет назад. Она по-прежнему цепляется за надежду.

— Это будет хороший год, — повторяю я.

Когда мама засыпает прямо на диване, я выключаю телевизор и смотрю, как она дышит. Она не растеряла еще былой привлекательности, и, глядя, как безмятежно она спит, я злюсь на отца, хоть и понимаю, что он такой, какой есть, и уже не изменится, — но он мог хотя бы попытаться ценить маму чуть больше и чаще проводить с ней время, тем более что у него уже нет повода брюзжать из-за «Иглз», ведь сезон закончился успешно, пусть и без Макнабба — тем более успешно, что без Макнабба, — и, в общем, можно не считаться с тем, как пройдут матчи плей-офф. И все-таки я понимаю, что отец едва ли переменится, — я же знаю его уже тридцать пять лет, он всегда был таким.

Мама подтягивает к туловищу колени и локти и дрожит, так что я встаю и на костылях иду к стенному шкафу. С нижней полки беру одеяло и ковыляю обратно к маме. Накрываю ее — все равно дрожит. Вернувшись к шкафу, высматриваю на верхней полке одеяло потолще, дотягиваюсь и тащу его вниз. Оно падает мне прямо на голову, а перед этим я слышу, как на пол падает что-то еще. Вижу под ногами видеокассету в белом пластиковом футляре, на котором нарисованы два колокольчика.

Иду обратно к маме и накрываю ее вторым одеялом.

Поднять кассету непросто: из-за гипса я не могу опуститься на корточки. Приходится просто сесть на пол. Взяв кассету, ползу к телевизору, вставляю в проигрыватель. Убедившись, что мама крепко спит, я уменьшаю звук и нажимаю на кнопку воспроизведения.

Пленка не перемотана: на экране появляется самое начало свадьбы. Наши гости сидят в банкетном зале загородного клуба «Гленмонт», что рядом с полем для гольфа в модном городке неподалеку от Балтимора. Камера направлена на ведущие в зал двери, но танцпол и музыканты тоже в кадре.

— Сегодня у нас свадьба в филадельфийском стиле! — говорит в микрофон солист, а духовая секция играет вступление к «Я собираюсь взлететь».

Вскоре присоединяются гитарист, басист и барабанщик; их исполнение основной мелодии фильмов про Рокки не слишком похоже на оригинал, но музыка узнаваема, и этого достаточно.

— Родители жениха, мистер и миссис Патрик Пиплз!

Гости вежливо хлопают, пока мама с папой рука об руку пересекают танцпол, и мученическое выражение папиного лица, кажется, говорит о том, что ничего хуже посещения моей свадьбы с ним в жизни не приключалось.

— Родители невесты, мистер и миссис Джордж Гейтс!

Родители Никки входят в зал, слегка подпрыгивая, отчего кажется, что они пьяны, — к тому времени они и правда уже выпили. Я смеюсь, вспоминая, как весело было с родственниками моей жены, стоило им принять на грудь. По родителям Никки я скучаю.

— Подруга невесты Элизабет Ричардс и друг жениха Ронни Браун!

Элизабет и Ронни, выходя в зал, машут гостям, точно они королевская чета, и это выглядит так странно, что они едва не лишают себя аплодисментов. Ронни очень молодой на видео — он ведь еще не был отцом крошки Эмили, вспоминаю я.

— Почетная свидетельница Венди Румсфорд и почетный свидетель Джейк Пиплз!

Джейк и Венди идут через танцпол прямо на камеру, пока их лица на экране телевизора не приближаются почти вплотную к моему. Венди просто кричит без слов, как будто она на матче «Иглз».

— Я люблю тебя, братишка! — говорит Джейк и целует камеру, оставляя на стекле отпечаток губ.

В кадре появляется рука видеооператора; она быстро протирает объектив тряпочкой и исчезает.

— А теперь, внимание, впервые! Я представляю вам мистера и миссис Пиплз!

Мы входим в банкетный зал, все гости встают и громко приветствуют нас. Никки просто прелестна в свадебном платье. Она наклонила голову, касаясь подбородком груди, в этой своей очаровательной и застенчивой манере. Гляжу на нее, и хочется плакать: до чего же мне ее не хватает.

Едва мы вступаем на танцпол, звучит уже совсем другая мелодия. Я слышу знакомые чувственные переливы синтезатора, едва различимый шорох хай-хэта, после чего вступает сопрано-саксофонист и «Певчая птица» расправляет крылья.

Что-то в моем сознании плавится, голова начинает болеть, как от мороженого, — точно кто-то взялся измельчать мой мозг ножом для колки льда. Экран телевизора исчезает; перед глазами встает дорога, которую я вижу через забрызганное ветровое стекло. Снаружи ливень. Еще нет и четырех пополудни, но темно как ночью. Я слегка обеспокоен, потому что на носу важная игра, а крыша спортзала снова протекает как решето, так что мне пришлось отменить баскетбольную тренировку.