Кровная месть. Чеченская вендетта - Ибрагим Хараев Страница 56

Именно в детском возрасте Тимур впервые услышал рассказы о древней вражде Дарговых и Гацуевых. Он ещё не знал тогда, как эти истории повлияют на его жизнь в будущем, да и не запомнил их. Но он видел фотографию, глубоко запавшую ему в душу. Черно-белое довоенное фото с множеством людей в странной одежде, среди них молодой парень – на вид не намного старше самого Тимура. Ему было, может, лет шестнадцать-восемнадцать. Кто он – Тимур не знал. Фотография хранилась в сундуке у старой Марет, которая вырастила Тимура как приёмного сына (среди чеченцев такая забота о детях, после войны и депортации оставшихся без родителей, была повсеместной). Именно Марет рассказывала истории о Дарговых и Гацуевых, а потом она умерла и унесла с собой тайну происхождения Тимура. Он не знал даже её фамилии, потому что в спешке переезда старушка не взяла документов и жила в Казахстане под вымышленной фамилией. Но она прихватила ворох фотографий, и, глядя на них, Тимур чувствовал, что он видит что-то смутно знакомое. Может, это был кто-то из его друзей из детства? Или кто-то из тех, кто помог ему перенести депортацию в Казахстан? Думаю, прошлое виделось Тимуру смутно, вспышками, ассоциациями, вдруг выныривающими отдельными ощущениями, мазками, несвязными цветами.

Он мне рассказывал как о своём первом, самом ярком событии, оставшемся в его памяти вплоть до малейших деталей, эпизод, когда они вместе с Герхардом решили своровать барана у какого-то казаха. И всё бы ничего, но за этим занятием их застала дочь хозяйки. Неизвестно, промазала ли она из своей берданки случайно или всё-таки решила дать предупредительный выстрел, но было бы совершенно не удивительно, если бы она даже кого-нибудь убила: в то время казахи ещё не привыкли к чеченцам. Многие казахи думали, что к ним приехали какие-то дикие люди, чуть ли не звери. Однако скоро казахи привыкли к чеченцам, и настороженность уступила место обычному для этих людей добродушию и гостеприимству. Многие вайнахи ни за что не пережили бы самые тяжёлые первые годы депортации, если бы не местные жители.

Тимур смотрел на девушку и понимал, что теперь не сможет побежать: гордость не позволит. Ему уже было шестнадцать лет, и он достиг того возраста, когда молодые люди ещё не чувствуют ценности собственной жизни, но уже рады потерять её по первой глупости. Так что он, ухмыляясь, пошёл девушке навстречу, и, наверное, погиб бы быстро и бессмысленно, как и многие другие герои нашей истории, но далее произошло неожиданное…

Тимур подошёл к девушке. «Так ты собираешься стрелять или нет?» – сказал он, уже почти упёршись грудью в ствол, за мгновение до того, что его так поразило.

…Он потом ещё долго вспоминал этот момент, – когда очнулся в одиночестве и нащупал у себя на лбу след от приклада. Он даже представить себе не мог, что кому-то, и тем более девушке, удастся так основательно врезать ему.

Этот случай настолько сильно его впечатлил, что по достижении двадцати трех лет Тимур пришёл к отцу девушки (её звали Гаухар) и твёрдо заявил на казахском языке, что собирается на ней жениться. Большого калыма за невесту он предложить не мог, однако к тому времени он уже был талантливым инженером с блестящим будущим. Шли шестидесятые. Советская система могла гарантировать образованному человеку хороший стабильный доход в течение всей жизни. Отец Гаухар подумал и объявил, что даже разговаривать об этом не желает, но, если молодой человек хочет, чтобы над его предложением хотя бы задумались, – пускай покажет, как он управляется с конём. Сравнится ли он хотя бы с девушкой? И если сравнится, тогда, может быть, есть о чём говорить. Тут же назначили гонку до сарая и обратно. Тимур уже хорошо знал обычаи казахов, – казалось, эти степняки даже рождались на лошадях. Он не первый год в свободное от работы время с неимоверным упорством тренировался ездить верхом. Однако, несмотря на всё его упорство и рвение, гонку он целиком и полностью проиграл.

Молодая девушка легко обскакала Тимура и даже нашла время высказать ему всё, что думает о его ездовых способностях. Тимур встретил поражение с честью. Он не стал горячиться и ругаться, ничем не выразив своего расстройства, только вернул коня и вежливо извинился за то, что потратил чужое время. Но стоило ему отвернуться, как ему в спину ударил поток ругани на смеси русского и казахского языков. Тимур аж оторопел. И, наверное, было бы даже не так удивительно, если бы эти слова предназначались ему, но нет, это отец ругал свою дочь. Он кричал, что она его в могилу сведёт, что она так до старости в девках будет ходить, что пора бы уже взяться за ум, и где это видано – такие хорошие предложения отклонять. «Посмотри, он даже казахский выучил! А тебе, дурочке, только бы выделываться!» – закончил тираду отец Гаухар, схватил Тимура за плечо, толкнул его к дочери и прокричал: «Всё, я благословляю вас! Сейчас же пошлю за муллой».

Скоро и свадьбу сыграли.

Ты можешь спросить, что же связывало Тимура с Баражоем? Что связывало его, да и вас с Микаилом, с Дарговыми и Гацуевыми? Что связывало его с довоенной фотографией мальчика-подростка? Поверь, его занимали эти вопросы не меньше, чем вас, поэтому, уже будучи взрослым мужчиной, он приехал на Кавказ за ответами.

Я знаю о его поисках не так уж и много. Что-то осталось в памяти из его записей, что-то из рассказов, так что моя история будет похожа на лоскутное одеяло из догадок, фактов, домыслов и размышлений.

Тимур начал своё расследование с того, что нашёл место, где покоился самый известный представитель одного из родов – Сурхо Даргов. Он решил начать с поисков потомков Сурхо. И они с Гаухар приехали в Баражой.

Тебе тогда было девять лет, мне – четырнадцать. Болезнь превратила меня в старика, но, как видишь, Руслан, мы с тобой почти ровесники. Тогда я впервые познакомился c Тимуром, потому что он остановился у нас дома.

Тимур много расспрашивал моего отца о Дарговых и Гацуевых, и вытянул из него бесчисленное множество историй. Я любил смотреть, как он сидит с блокнотом и делает пометки, записывая фамилии, даты, названия сёл. Он пытался связать всё воедино, составить полную картину, словно в ней содержался какой-то важный ключ, разрешение какой-то загадки. Я тогда не знал, что он ищет, потому что Тимур представился журналистом, собирающим фольклор вайнахов, однако ощущение чего-то таинственного, исходящего от него, захватывало меня.

Но самое интересное началось, когда Тимур начал показывать людям фотографию некоего подростка. Я не знал, кто на фотографии, и это было неудивительно, – я родился значительно позже, чем она была сделана. Зато мой отец знал этого юношу. Он честно сказал Тимуру, что знает его, а потом, выдержав паузу, добавил негромко и внушительно, чтобы собеседник понял важность и серьёзность его слов: «Но я ничего не могу сказать тебе о нём». Тимур сразу понял, что задавать вопросы о фотографии далее нет смысла. Эта тайна странным образом сблизила нас с Тимуром, и теперь мы уже вместе долго вглядывались в снимок и гадали, что в нём скрывалось. И тогда я вдруг понял, что какая-то деталь на этой фотографии кажется знакомой не только Тимуру, но и мне.

– А ты искал других Дадиевых? – спросил я тогда Тимура. – Возможно, они смогут что-то подсказать?