Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман Страница 56

Финансовый центр Гусинского “Мост-банк”, начавшийся практически с бухгалтерии, расширился при покровительстве Лужкова. В начале 1990-х в банке были открыты главные счета городской администрации. Привилегированное положение позволяло Гусинскому использовать муниципальные вклады для получения крупной прибыли для себя, выплачивая небольшие проценты городу. Гусинский разместил свой офис в том же высотном здании, из которого Лужков управлял городом, недалеко от российского Белого дома. Банкоматы Гусинского стояли в вестибюлях, и московская элита пользовалась кредитными карточками “Мост-банка”. Он сказал тогда, что деньги можно делать из воздуха.

Что потребовалось для того, чтобы выжить? Глядя из окна своего офиса на расстилавшийся перед ним город, Гусинский размышлял о своем успехе. Нужно было иметь какую-то внутреннюю силу, внутреннюю энергию, побуждающую таких людей, как он, быть первыми. Таких людей, готовых идти на риск, отчаянно стремящихся к успеху, было очень мало.

В период горбачевских перестройки и гласности, да и позже, уже в ходе радикальных перемен первых лет правления Ельцина, путь надежды российскому обществу указывали журналисты. Они пользовались особым уважением и восхищением после распада Советского Союза. “Они были властителями умов, — вспоминал в интервью много лет спустя известный телевизионный редактор и руководитель Олег Добродеев. — В составе первого Верховного Совета России десятую часть составляли журналисты. Их популярность и авторитет после августа 1991 года были фантастическими!” {142} Довольно часто журналисты открыто занимались политикой. Как вспоминал Добродеев, журналисты стали глазами и ушами интеллигенции, знаменосцами реформ и демократии. Его самого иногда даже приглашали на закрытые заседания правительства. “Люди, составлявшие фундамент реформ: техническая интеллигенция, врачи, учите-ля — те, кто искренне хотел перемен, считали журналистов своими наиболее яркими представителями и выразителями своих чаяний”.

Появились новые дерзкие издания, резко отличавшиеся от серой и послушной прессы советской эпохи, такие, как газета “Коммерсантъ”, которая стала библией делавшего первые шаги кооперативного движения. Ее главный редактор, Владимир Яковлев, брал на работу молодых репортеров, легко воспринимавших новый язык коммерции, капитализма и денег, язык, просто не существовавший в степенном мире советской журналистики. К этому поколению принадлежал Михаил Леонтьев, друживший с первыми кооператорами. Его первая публикация появилась в первом номере “Коммерсанта” в 1989 году. Позже Леонтьев перешел в не менее известную “Независимую газету”, созданную демокра-тами-реформаторами, одержавшими триумфальную победу на московской политической арене. Редакция газеты, разместившаяся в здании старой типографии, привлекла к сотрудничеству многих самых талантливых журналистов того времени, которые надеялись, что она останется подлинно независимой.

Но Леонтьев был недоволен. Хотя зарплата была выше, чем в других газетах, она все же была невелика. Со временем романтические настроения первых дней потускнели под воздействием непреложных законов рыночной экономики: газета, не приносившая прибыли, неизбежно испытывала финансовые трудности. “Нам приходилось покупать газетную бумагу по рыночной цене, — сказал мне Леонтьев. — Рекламы, естественно, было очень мало. И основным источником денег были спонсоры”. Леонтьев поссорился с Виталием Третьяковым, редактором “Независимой газеты”, сказав, что “нечестно тянуть деньги из спонсоров и считать себя независимыми”. “Спонсоров находил в основном я, — добавил Леонтьев. — Не все они были честными людьми, и нам приходилось принимать это в расчет. Они должны были испытывать удовлетворение оттого, что давали нам деньги. Такова была система” {143}.

Вскоре Леонтьев и другие журналисты уже думали о том, чтобы уйти из “Независимой газеты” и основать собственную газету. Их идеализм умеряла мысль о необходимости поиска владельца, дабы не выпрашивать периодические денежные вливания у стремившихся прославиться спонсоров. Они знали, что у московского банкира будут свои желания и требования, но им казалось, что будет гораздо удобнее иметь одного конкретного инвестора, чем постоянно искать спонсоров на стороне и угождать им. Леонтьев познакомился с Гусинским как с членом кооперативного движения и представил его своим друзьям. Он ушел из “Независимой газеты” и стал просить Гусинского, чтобы тот финансировал новую газету. “Вы сами могли бы стать медиамагнатом”, — сказал Леонтьев Гусинскому. Они обсуждали этот проект в течение нескольких месяцев 1992 года, первого года постсоветской России.

Леонтьев вспоминал, что Гусинский с самого начала был очарован этой идеей. “Он — очень честолюбивый человек. Думаю, что я попал в яблочко. Наверное, он и сам подумывал об этом. Не претендую на то, что именно я подал ему эту мысль, но я просил его принять решение. Идея заключалась в том, чтобы создать профессиональную газету. В то время банкиры имели огромное количество очень дешевых денег. Эти деньги никто не брал. Было невозможно найти им применение. И тогда все начали оказывать поддержку различным газетам”.

Сергей Зверев, специалист по оперативной политической работе, состоявший у Гусинского в штате на протяжении большей части 1990-х годов, вспоминал, как расстраивала Гусинского критика, которой газеты подвергли его предпринимательскую деятельность в городе {144}. Вскоре Гусинский понял, что может защитить себя и свой имидж в глазах общественности. Леонтьев согласился. “Володя очень заботился о своем имидже”, и, став издателем уважаемой газеты, он смог улучшить его.

Гусинский говорил мне, что на предложение Леонтьева смотрел с другой точки зрения. Честно говоря, он вряд ли понимал идеалы и романтические представления таких журналистов, как Леонтьев и Добродеев, людей, видевших свою миссию в том, чтобы формировать общественное мнение. “Я не воспринимал средства массовой информации как средства массовой информации. Я даже не понимал, что это такое”, — сказал мне Гусинский. Скорее Гусинский искал орудие влияния и власти. Он играл по тем же правилам, что и остальные предприниматели его поколения: когда было нужно для реализации его планов и достижения его целей, он давал по необходимости взятки, создавал по потребности службу безопасности, льстил высшему политическому руководству. Но Гусинский признавал, что ничтожность такой торговли влиянием иногда вызывала в нем ощущение пустоты; взяточничество вело в тупик, потому что в конечном итоге любой, у кого есть достаточное количество денег, может заплатить больше. В результате все более дорогостоящая и напряженная борьба за приобретение влияния, казалось, себя изжила.

“Взяточничество унижает меня, — говорил мне Гусинский. — Оно означает, что я либо делаю что-то, о чем не могу сказать открыто, что я мошенник, либо деньги у меня вымогают насильно. Это значит, что я боюсь и поэтому откупаюсь”.

“Я давал взятки, это не секрет. Жить в России, жить в Советском Союзе и не давать взяток — это абсурд. Но я старался делать это как можно реже”. Гусинский задумался о том, можно ли проявлять свою власть более ярко и последовательно, чем в ходе бесконечной борьбы за приобретение влияния. Потом его осенило: “Газета!”