День учителя - Александр Изотчин Страница 55

* * *

К тому времени Мирошкин не был в родном городе около года. За лето 1993-го Андрей наведался к родителям всего несколько раз — мешали сессия, работа, девки. И весь следующий учебный год он прожил москвичом. Звонил, правда, часто, а раз в несколько месяцев Иван Николаевич привозил Нине Ивановне деньги за квартиру. Тогда отец с сыном и виделись. Мирошкин-младший зарабатывал теперь сам, но родители считали его работу временной, они не знали, сколько он получает, и продолжали содержать сына, кроме квартплаты подкидывая ему деньги на питание. Андрей, в свою очередь, не распространялся перед ними по поводу своих заработков, считая для себя удобным сложившееся положение дел. «Я с них на одежду не беру», — успокаивал себя студент, принимая тяжело достававшиеся отцу деньги. Мирошкин-старший только-только уволился на пенсию и пытался наладить бизнес с несколькими сослуживцами, такими же военными пенсионерами, как и он. Андрей знал, что они решили чего-то перепродавать, сахар, кажется. В детали он не вникал — к чему? Да его особо и не посвящали. Вроде какой-то знакомый отца предложил им для начала где-нибудь продать какие-то два вагона сахарного песка, пришедших откуда-то с Урала. Этот бизнес не был безопасным — Иван Николаевич со товарищи не сразу сумели найти общий язык с местными бандитами, и однажды крепкие парни в спортивных костюмах, размахивая пистолетами, ворвались в арендуемый отставниками подвал, всех повалили на пол, а распоряжавшийся остальными качок, в котором Иван Николаевич с удивлением опознал Владика Андросова — бывшего одноклассника сына, пояснил, что сейчас приедет Сидор и вот тогда начнется «настоящий базар». Какое-то время предприниматели лежали на полу, у одного — получившего ранение в Афганистане — усилились боли. Он сносил их молча, успокаивая себя тем, что «осталось недолго». Наслышанные о манерах обращения с бизнесменами по-своему знаменитого в городе Сидора, военные пенсионеры ждали от его появления только побоев и пыток — в лучшем случае, а в худшем… Наконец появился «бугор», мало чем отличавшийся от своих подопечных — тот же спортивный стиль, кожаная куртка. И все же его лицо показалось Мирошкину-старшему знакомым. Бандит спросил, кто из бизнесменов главный. Иван Николаевич поднялся с пола. К его удивлению, Сидор тоже вскочил со стула и несколько смущенно обратился к Мирошкину, пребывавшему в предынфарктном состоянии: «Здравствуйте, Иван Николаевич, вы меня не узнаете? Я Коля Сидоров, учился у вас в училище». Узнав, что остальные лежавшие на полу также по большей части являются бывшими преподавателями и курсовыми офицерами, Сидоров всех приказал поставить на ноги и удалился из подвала, пообещав, что их больше не тронут. Присутствие сентиментальности в характере не могло не привести Сидора к беде. Его убили через полгода, и он вошел в криминальную историю Заболотска как бандит, который одним из первых, после отчисления из военного училища, начал с группой знакомых спортсменов промышлять рэкетом, гибель которого положила начало войне, вспыхнувшей сразу между несколькими бандами. Эта война могла закончиться лишь взаимным истреблением участников, в ней погиб и Дрон — Владик Андросов, но мирошкинкую фирму эти разборки мало волновали. Тот участник афганской войны вскоре после гибели Сидора обратился в филиал фонда ветеранов-афганцев, имевшийся в Заболотске, и те взяли офицеров-отставников под свою защиту. Правда, платить все равно пришлось, и, хотя благотворительные взносы, регулярно вносимые Мирошкиным в ветеранскую организацию, превосходили платежи, которые прежде вымогал покойный Сидор, компаньоны были довольны — с «афганцами» прочие бандиты предпочитали не связываться…

Подъезжая к Заболотску, Андрей все думал и прикидывал, как он сообщит родителям о своем решении жениться на Лавровой: «Спросят меня: кто, да что? А что сказать? Ну, с работой у нее все в порядке, родители интеллигентные, москвичка. Что еще?!» Вот это самое «еще» его больше всего волновало, он боялся, что Ольга Михайловна начнет расспрашивать, что да как, и как-нибудь выяснит подробности о прошлом Ирины. А почему выяснит? А потому, что покойная бабушка Ирины работала в одной с его матерью библиотеке. Да что там бабушка — саму Ирину, возможно, его мать также знает. А если и еще кое-что знает? Ведь то изнасилование произошло в Заболотске. Но можно же ничего вообще не говорить?! Можно, если тебя самого эти детали не волнуют. Все дело было в том, что Андрея беспокоил вопрос, а не продешевил ли он себя, не станет ли предметом насмешек в дальнейшем, когда его мать увидит Ирину. Насмешек — мягко говоря. Да и не был Мирошкин уверен в том, что знает Ирину достаточно. Его смущал тот ночной разговор в «Электроне». И не только это. Вадим? Какой-то страшный Самсонов? Долюшкин? Линда? Люди, окружавшие Лаврову, роль которых в ее жизни была не вполне понятна Андрею, не давали ему покоя. Наверное, следовало просто сообщить родителям о женитьбе, не вдаваясь в частности, но он решил пойти по другому, как ему казалось, более надежному пути, пусть и более длинному. Потом он, кстати, ни разу не пожалел, что поступил именно так, наверное, потому, что изначально сомневался в идее женитьбы. Сомневался, но не желал признаваться самому себе в этих сомнениях.

Электричка въезжала в город. У параллельно идущего с путями шоссе показались цементные буквы и цифры: «ЗАБОЛОТСК — основан в 948 году». Андрей усмехнулся тому, как своеобразно реализовались фантазии Рудакова и Мамаева. В «Артанию» город, конечно, никто не переименовал, но дату основания власти все-таки подправили, пусть и не так, как хотелось учителю и фотографу. Мамаев, кстати, не дожил до знаменательного события — беспокойный неформал сгинул в Москве в октябре 1993 года. Мирошкин тогда с интересом следил за противостоянием Ельцина и парламента по телевизору. Журналисты скупо доносили до телезрителей позицию Верховного Совета, но кое-что проскакивало. Этим кое-чем оказалась программа Александра Невзорова, сделавшего репортаж из Белого дома. Герой «600 секунд» показал защитников парламента, побеседовал с ними. В одном из этих людей, которых остальные телевизионщики старались показать толпой вампиров, Мирошкин узнал Мамаева, с сильно поседевшей бородой и почему-то в потрепанном танкистском шлеме на голове. А потом были кошмар с расстрелом героев невзоровской передачи из танков и пулеметов и черный дым, поднимавшийся к небу над горевшим зданием парламента, дым, уносивший с собой души одной сотни москвичей, в убийстве которых Ельцин признался, и неизвестно скольких сотен немосквичей, приехавших в столицу из разных мест бывшего Советского Союза. Одной из этих душ была душа Петра Мамаева, не вернувшегося к себе в фотостудию. Об этом рассказал сыну во время очередного приезда в Москву Иван Николаевич. Мирошкины жили недалеко от места работы Мамаева, и, решив вклеить новую фотографию в паспорт, отец наведался на место работы основателя клуба «Артания», где узнал от его коллег о трагической судьбе их шефа.

Дату основания Заболотска изменил герой другой обороны Белого дома — Александр Владленович Кураш. Он защищал тех же самых депутатов, сидевших в том же самом здании, но делал это несколько раньше Мамаева — в августе 1991 года. Та, первая, оборона, как известно, закончилась иначе, и какое-то время после «победы демократии», на волне всеобщей эйфории, по телевизору часто показывали строительство баррикад вокруг Верховного Совета РСФСР. Поэтому Андрей не менее десятка раз видел кадры, на которых его бывший учитель истории, одетый в потрепанные джинсы и голубую рубашку, тащил с группой единомышленников бревно. Бревно было не очень толстое и не очень длинное, так что внушительной группе возбужденных противников ГКЧП, ухватившихся за него, пришлось встать вплотную друг другу, что несколько сковывало их движения, заставляя идти медленно и осторожно, как будто груз у них был неподъемный. Но зато это позволяло помелькать перед телекамерой как можно большему количеству «несунов». Усилия Кураша были, судя по всему, оценены, и осенью 1991 года экс-учитель возник в Заболотске в новом качестве — главы местной администрации. Появившись в городе, он развернул бурную деятельность, направленную на свертывание деятельности КПСС, что, впрочем, не заняло много времени и не потребовало больших усилий — горком партии и «первички» исчезли так быстро, как будто местные коммунисты только и ждали сигнала. Иван Николаевич, несмотря на многолетний партийный стаж, также не стал уходить в партизаны — как и все, он спрятал партбилет в секретер стенки, чтобы больше никогда его оттуда не вынимать. Гораздо тяжелее шла борьба Кураша «со следами коммунистического прошлого на улицах Заболотска». Речь шла о памятниках и названиях улиц. Город легко расстался с бюстом Дзержинского, который стоял в коридоре местного отдела КГБ, — чекисты самолично, но в присутствии Кураша и гостей-демокра-тов из Москвы загрузили Железного Феликса в грузовик и увезли в неизвестном направлении. Достаточно спокойно были встречены исторические переименования некоторых улиц. Ну, действительно, что делали в Заболотске все эти Урицкий, Свердлов, Калинин, Крупская и т. д.? Равнодушно горожане отнеслись и к идее поставить памятник городскому голове Павлу Никаноровичу Приспелову — страсти вокруг известной статьи Кураша давно улеглись, хотя, с другой стороны, почему же не поставить, коли человек хороший? Трудности у главы администрации начались, когда он предложил для этого снести памятник Ленину перед зданием Заболотского Совета. Тут Кураш встретил решительный протест со стороны своего давнего врага — председателя Совета Николая Страхова, бывшего секретаря горкома партии, незадолго до исчезновения КПСС перебравшегося работать из партийных в советские органы. Не менее твердо Страхов выступил и против сноса памятника комдиву Проглотову. Кураш неожиданно ощутил, что глава Совета вызывает у горожан гораздо большие симпатии, чем глава администрации. К тому времени жители Заболотска успели пережить гайдаровскую «либерализацию» цен, и большинство заболотчан даже получили ваучеры. Рабочие «Башмачка» купили на приватизационные чеки акции собственного завода, что ничего не дало ни им, ни их гибнущему предприятию. После развала СССР известный в той умершей стране производитель детской обуви разделил судьбу большинства таких же заводов. Старые хозяйственные связи разрушились, население, предпочитавшее теперь носить доступный импорт, казалось, потеряло всякий интерес к отечественным сандалиям. Дирекция пыталась перестроить работу завода, но для этого были нужны деньги, а их не было. Нечего было платить и рабочим — совладельцам предприятия. Какое-то время обходились раздачей в качестве зарплаты завалявшейся на складе готовой продукции. Тогда вдоль дорог, ведущих в Заболотск и из Заболотска, выстроились инженеры, мастера и простые рабочие предприятия, предлагавшие проезжающим один и тот же ассортимент товаров. Потом эти люди решили взять собственную судьбу в свои руки и начали выносить с «Башмачка» не то, что им предлагала взять администрация, а то, что они приглядели сами. В результате к моменту возвращения в город Андрея Мирошкина знаменитое предприятие было разграблено, рабочие разбежались, а задержавшиеся, в основном те, кому оставалось досидеть несколько лет до нищенской пенсии и которых почему-то не сокращали, не получали зарплату. Опомнившаяся администрация искала арендаторов для пустующих заводских площадей, готовясь отдать их под склады.