Абраша - Александр Яблонский Страница 55

– Что-то холодает, – сказала Алена, но про себя подумала: «Рано или поздно он будет со мной».

– Заговорил я вас. Пошли. Пора отдыхать.

* * *

«… Янки Кубой управляли,/ За людей нас не считали,/ Но явился тут Фидель » – и ансамбль радостно подхватывал: « Но явился тут Фидель!». Чудный получился Новый год, веселый. Николенька выпил полтора бокала Советского шампанского, бутылка хранилась между оконными рамами и чуть не замерзла, но именно такое – ледяное было особенно вкусным. Ему и раньше разрешали выпить полбокала шампанского в самый важный момент наступления Нового года, когда часы на Кремлевской башне ударяли двенадцатый раз, папа выстреливал пробкой в потолок и все кричали: «С Новым годом! Урррра!». Однако раньше оно было сладеньким – родители вообще любили сладкие вина, и особым шиком считалось купить вино «Мускат Прасковейский», а шампанское на Новый год – «полусладкое» или, в крайнем случае, «сладкое». Кроме того, как правило, вино забывали или опаздывали охладить, и Кока не получал никакого удовольствия, глотая эту сладкую, теплую, газированную водичку. В этот же год «полусладкое» не достали, и папа принес «полусухое», плюс еще накануне его положили между рамами на вату и гроздья рябины, которыми украшали межоконное пространство на зиму. Так что Николенька выпил бокал холодного терпкого вина с удовольствием и даже попросил добавки. Мама удивленно посмотрела, но не возражала. Коке стало весело. Он смеялся так заразительно, что родители не выдержали и расхохотались вслед за ним. «Заяц окосел», – давилась от смеха мама, и папа радостно кивал. В этот момент Кока любил их особенно сильно, думая, что тут же, не задумываясь, отдал бы за них жизнь, такие они хорошие. Впрочем, в этот момент он любил всех на свете. Потом зажгли елку. Николеньке, хоть он и стал высоким и стройным юношей, пришлось забраться на стул, чтобы зажечь верхнюю свечку, потому что елку в тот год достали высокую и относительно пушистую. Папа запел: «О ель моя, о ёлочка, ты вечно зеленеешь». «Тепло тебе и в зимушку, тепло тебе…» – подхватила мама, «О тоненбаум, о тоненбаум», – запели они дуэтом, но Ника не знал, что такое этот Тоненбаум.

Потушили свет, свечи излучали волшебство, и Николенька решил в темноте добавить в свой бокал шампанского. В этот момент в дверь постучали. Родители моментально замолкли, уставившись друг на друга.

– Зажги свет.

– Ни в коем случае. Продолжай, будто ничего не случилось.

– Звонка же не было.

– Зачем им звонить.

Стук раздался снова.

– Да, да, входите, – с неестественным радушием сказала мама и зажгла свет. Папа встал. Дверь открылась, и вошли Гера с Элей.

– С Новым годом, с новым счастьем!

– Господи, это вы…

– А кого вы ждали?

– Заходите, с Новым годом! Садитесь! Сань, наливай.

– У нас было! – гоготнул Гера, и Николенька увидел бутылку шампанского. – Полусладкое крымское игристое экспортное, – с гордостью сообщил Гера. – На сборах отхватил. Это – вторая, первую мы уже приговорили, да, Элёк?

Гера стал разливать «Экспортное», и Кока с готовностью протянул свой бокал. Он заметил быстрый взгляд папы, но он содержал не угрозу, а, скорее, насмешку. Налюлюкаешься, мол, смотри…

Гера был спортсменом и соседом по квартире. Вернее, он был сыном их соседки Галины Ферапонтовны, тоже бывшей спортсменки, ныне работавшей судьей в «Трудовых резервах». Она часто уезжала судить соревнования по прыжкам в воду, чем Гера, к тихой радости всей коммуналки, с успехом пользовался. Папа как-то назвал его ЖЖ. «А это что? – спросила мама. – Жизнерадостный жеребец». Действительно, увидеть Геру без девушки – «очередной пассии», особенно, когда его мама отбывала на судейство, равно как и расстроенным, озабоченным, или, тем более, задумчивым было невозможно. Также было немыслимо представить его с книгой в руках, даже, если бы это был чудный роман Дюма «Три мушкетера». Кока очень любил историю д’Артаньяна, не меньше «Войны и мира», «Хаджи-Мурата» или «Детства». Вместе с тем Гера был мужчина отзывчивый, всегда готовый помочь – не раз на глазах Ники он выхватывал из рук мамы тяжелую сумку с продуктами или связку дров, которую они тащили на свой пятый этаж, и легко, через две ступеньки, вприпрыжку доставлял эти тяжести к входной двери их квартиры. Мама не успевала его поблагодарить, как он молнией пролетал вниз, что-то насвистывая или напевая. Гера прыгал в длину. Как он прыгал, Кока не знал, но, видимо, не очень шибко, так как в чемпионах не ходил. В последнее время Гера «перешел на тренерскую работу», как сообщила не без гордости его мама, то есть уже он сам в длину не прыгал, но успешно учил заниматься этим ремеслом подрастающее поколение.

Эля на описываемый период являлась его постоянной девушкой. Она была принята в доме даже тогда, когда Галина Ферапонтовна находилась в городе и возглавляла кухонные баталии. Эля – маленькая, гибкая, гуттаперчевая женщина – была в недалеком прошлом гимнасткой, даже чемпионкой «Трудовых резервов» по Ленинграду.

– Спасибо, что зашли.

– Так мы думали, вы всё одни, всё одни. Скучно же одним.

– Мы не одни, мы – в семье.

По радио заиграли новую и очень модную песню «За людей нас не считали, Но явился тут…»

– Танцуем, – вскрикнула Эля. – Юноша, приглашайте даму?

Приглашать Николеньке не пришлось, так как Эля сама сдернула его со стула и прижала к себе. «Хорошо, что шампанское успел допить», – мелькнуло у Коки в голове.

– Могу я пригласить вашу супругу, – галантно осведомился Гера и, видимо, получил положительный ответ. Эля ловко щелкнула по выключателю, и комната погрузилась в волшебный полумрак, оттеняемый мерцающим светом елочных свечей.

Кока танцевать, наверное, не умел, потому что никогда не пробовал. Но он обладал врожденным чувством ритма, а Эля умело направляла его движения, поэтому что-то стало получаться. Но самое главное – Кока не знал, что надо во время танцев делать. Видимо, – говорить, но о чем? Да и неловко разговаривать: Эля была ниже его ростом, пришлось бы наклоняться, а это неудобно во время движения. Кроме этого, было неясно – следует ли прижимать партнершу к себе или нет. Танцевать «на пионерском расстоянии» в его – Кокином – возрасте было уже несолидно – не на школьном вечере с па-де-катрами и полечками – пипирочками. Прижать же взрослую женщину… Это было и боязно, и непривычно, но, наверное, приятно. Эля решила за него. Он почувствовал ее крепкий чуть выпуклый живот, сильные ноги, его правая рука ощущала податливость гибкой женской талии. Обнимая ее, Ника понял, что она – без лифчика и от этого открытия растерялся, возбудился и испугался: сейчас она почувствует, что происходит с ним… Она то отстранялась, то прижималась, особенно тогда, когда они оказывались за шкафом. Шкаф в их комнате как бы обозначал прихожую – там при входе раздевались, вешали верхнюю одежду, снимали уличную обувь, он ограничивал небольшое пространство, невидимое из-за стола, и Эля, Николенька это сразу понял, специально увлекала его туда, там она прижималась к нему животом и грудью, тихонько смеялась, и он чувствовал приближение того острого, раскалывающего сознание наслаждения, которое он уже испытал несколько раз ночью во сне.