Гибрид - Игорь Беляев Страница 55

Но мой друг побожился, что Коханова ему совсем не нравится, а влюблен он в Рыбакову. Мы собрались как-то и решили организовать тайное общество.

У всякого тайного общества должен быть свой пароль. И мы придумали его из начальных букв наших возлюбленных. Герке нравилась Исаева, а Борьку уговорили, что его дама сердца — Полосина. Борька отчаянно сопротивлялся и утверждал, что ему вообще девчонки не нравятся. Но ради дружбы он все-таки согласился. Я, канешно, назвал Коханову.

Итак: Коханова, Рыбакова, Исаева, Полосина. Получился — КРИП.

Это наша самая большая тайна. Подходишь и говоришь на ухо: «КРИП». Это значит, от тебя требуется немедленная помощь и ты не можешь отказаться. Умри, а сделай то, что требует мужская дружба.

КРИП нам очень помог жить в эвакуации всю зиму. КРИП! И мы бежим за телегой, которая везет морковку или жмых. КРИП! И мы собираем металлом или идем кататься с ледяной горки на берег Урала. КРИП делил даже завтраки, которые нам собирали родители в школу.

Особенно тяжело было делиться Герке. Он всегда был голодный, и, кроме хлеба с подсолнечным маслом, ему ничего с собой не давали.

Они приехали с матерью всей семьей, Герка был старший, еще у него была уйма братьев и сестер, я всегда их путал и со счета сбивался. А Геркин отец ушел на фронт еще в Белоруссии и пропал пока без вести.

Зимой я ходил в музыкальную школу. Хотя учиться музыке во время войны для мужчины было как-то стыдно. Но мама сказала:

— Ты можешь не стать пианистом, но научиться играть — ты обязан. Еще неизвестно, когда война кончится, пока, будь добр, ходи в здешнюю музыкальную школу.

Я был не против играть там Моцарта или какого-нибудь Бетховена. Но разбирать этюды Кабалевского и учить ноты — мука мученическая.

И все-таки обижать маму я не стал и ходил в музыкалку с большой черной папкой, где, кстати сказать, и моя мама мучила других детей на «фортепьянах», но заниматься со мной отказалась наотрез, потому что учить своих ребенков — сплошная нервотрепка и никакого толку.

Софья Николаевна требовала, чтобы я попадал палец в палец и нота в ноту без ошибок. И для этого я еще должен был по часу заниматься дома, когда все приличные дети уже играли во дворе «в баночку», как в настоящий футбол.

Я даже сквозь двойную раму слышал, как орут: «Пасуй, пасуй! Мазила хренова! Есть! Гол!»

Зимой музыкальная школа не работала, потому что топить было нечем, и все учительницы разобрали своих учеников по домам.

И я таскался с большой папкой на другой конец города два раза в неделю в маленький домик на Зиминке. К маме тоже ходили ее ученики. Я в это время сидел на кухне и ждал, когда закончится урок.

Однажды я пришел домой, слышу, мама с кем-то в комнате занимается. Я себе устроился на кухне с глухой Машкой. Она готовила обед для Марипаловны.

Пахло вкусно.

Вообще, во время войны все научились делать вкуснятину из ничего. Например, баклажанную икру из зеленых помидор. Потрясающая вещь! Или варенье из огурцов. Пальчики оближешь!

Так вот сижу я и слышу, как в комнате у мамы заиграли «Турецкий марш». Я не выдержал и с криком «это моя любимая» открыл дверь. Смотрю — сидит мама, а играет на пианино, кто бы вы думали? Милка Коханова. Тут я буквально сгорел от стыда и провалился сквозь землю. Оказывается, у моей мамы появилась новая ученица. Но я же не знал! Я же не знал!..

И, представляете… такое совпадение!

Целый год Мила Коханова была для меня самой красивой девчонкой на свете. У нее были белые прямые волосы, как у мамы. Короткая такая стрижка. Вот до сих пор. Уши волосы закрывали, а шею не закрывали.

Она была высокая, даже выше мамы. У нее и пальцы были длинные, как у мамы. Только глаза зеленые-зеленые, а у моей мамы совсем голубые. Про фигуру ничего сказать не могу.

Мы тогда вообще никакого внимания на фигуру не обращали. Мы влюблялись только в лицо.

И почему мне понравилась именно Коханова — объяснить не могу до сих пор. Я потом слышал, как взрослые говорят: черт попутал! Но мне больше нравится — если Бог велел.