Петля - Роман Сенчин Страница 54

А сила этих тоталитарных и авторитарных теряется в основном из-за имитации выборов. Даже она, имитация, порождает активность в обществе, происходят сейсмические толчки, пусть слабо, но ощутимо разрушающие опоры, на которых держится самовластье.

Реакция активной части москвичей на результаты выборов в Думу в декабре одиннадцатого стала сильным толчком. Если б его не пригасили вроде свои же, считавшиеся вождями оппозиции, то… Антон до сих пор был уверен: останься десятого числа те сто пятьдесят тысяч на площади Революции, к ним через несколько часов присоединились бы сотни тысяч, пошли на штурм, разметали трухлявые, почти без защитников, укрепления выдохшегося и одновременно зажравшегося режима.

Всё давно шло по накатанной: парламент был откровенным придатком правительства и президента; премьер-министр и президент четыре года назад поменялись местами и вскоре, в марте, собирались поменяться снова. Выборы в Думу проходили вяло, всех опасных от них отсекли на ранних стадиях, никакой борьбы народ не видел, и результаты оказались более чем предсказуемыми. И оттого возмутительными. Три-четыре живых человека на весь депутатский корпус; остальные – биороботы, послушные и холодные, но с искусственным подогревом – по мере надобности.

Итоги выборов объявили пятого декабря, и москвичи вышли на улицу. Сначала – тысячи – на Чистые пруды, потом – на многострадальную Триумфалку. Десятого на площадь Революции пообещали прийти многие десятки тысяч.

Самые радикальные и молодые лидеры протеста к тому времени сидели по административным статьям в спецприёмниках, а другие, постарше, вдруг побежали к власти – против которой кричали по радио, на страницах оппозиционных газет, в своих соцсетях громко и смело – с просьбой перенести митинг с опасной, под стенами Кремля, площади Революции на Болотную, находящуюся на острове.

Переговоры шли тайно, но про них узнали. Антон уже было решил, что сейчас народ взорвётся, выбросит этих трусливых или продажных вон и пойдёт на Кремль, но ошибся. Сто пятьдесят тысяч послушно и организованно переместились на Болотную, где можно было безопасно для власти протестовать хоть сто лет…

В тот день он приехал на площадь Революции заранее, видел, как лидеры уводят людей. Запомнился Борис Немцов, высокий, красивый, без шапки на морозце, воодушевлённый. Он строил колонны, словно командир, отправлял их будто в атаку, а на самом деле – в губительный котёл, окружённый плотными кольцами ОМОНа… Ещё тогда подумалось, что в эти часы Немцов подписывает себе смертный приговор как политик, а оказалось, что подписывал и как человек: через три года, когда протест окончательно захиреет, а большинство его участников будут раскаиваться в своём участии, Немцова застрелят на том же самом мосту, по которому он уводил от Кремля готовых к борьбе людей. И реакция на его убийство окажется достаточно спокойной, будто не убили мужчину в расцвете лет, а умер немощный и отработанный старик…

Антон тогда остался на Революции. Вместе с ещё парой сотен несогласных с уходом на Болотную.

Они плотно сгрудились возле памятника Марксу; Эдуард Лимонов, ещё кто-то из нацболов пытались выступать с гневными и зажигательными речами, но мегафон был слабый, по улице, шипя размокшим от реагента снегом, ехали и ехали машины, и почти ничего нельзя было разобрать.

Их, две жалкие сотни, охраняли от омоновцев журналисты Алексей Венедиктов и Тина Канделаки – общественные наблюдатели. И, когда наступил согласованный с мэрией срок заканчивать митинг, один из нацболов призвал расходиться: «Силы неравны… До будущих побед!» Две сотни очень быстро испарились – было холодно, наверняка замёрзли.

Антон пошёл на Болотную; митинг там тоже дотлевал. Потоптавшись в реденькой толпе, встретил нескольких знакомых и отправился вместе с ними в кафешку в Доме на набережной. Кафешка называлась серьёзно: «Спецбуфет № 7».

Там было шумно, как в спортбаре после окончания трансляции матча; у дальней стены звенело несколько юных голосов: «…Весть летит во все концы: вы поверьте нам, отцы!..» За столом слева от входа сидели литераторы, среди них один из самых непримиримых оппозиционеров – Трофим Гущин. Тоже ветеран чеченских войн, тоже автор того журнала, в котором печатался Солженицын. По мнению многих, если бы он не был таким известным, давно гнил бы на зоне.

Трофим клял либералов и зло стонал: «Слили революцию, суки! Слили!» Остальные скорбно кивали и пили пиво.

Антон тоже купил пива, присоединился к компании – со всеми, с кем лучше, с кем хуже, был знаком. Послушал упаднические реплики и не выдержал: «Нужно быть смелее. Лезть на них, а не митинговать. Революции на митингах не делаются».

Его тогда не услышали. Нет, услышали, конечно, но не поддержали. Трофим заторопился: «Надо бежать, эфир на “Эхе“ через полчаса». И другие, допив пиво, стали расходиться.

Антон остался. Сидел долго, подрагивая от возбуждения, крепко сжимая толстую кружку – был бы бокал, наверняка раздавил бы… Места литераторов заняли простые ребята, молодые и весёлые. Делились впечатлениями: для них это был первый митинг, впервые они оказались вместе с таким количеством единомышленников. Цитировали кричалки, тексты лозунгов, плакатов, говорили, что эта власть протухла, завтра капитулирует.

Антон ухмылялся, опустив лицо. Не капитулирует. Наоборот, сегодня она увидела, что народ не готов её валить, и теперь затянет петлю до предела. К президентским выборам будет тишь и гладь.

Так, в общем-то, и получилось. Внешне Москва бурлила, некоторые крупные города тоже иногда испускали струйки гневного пара, но это было узаконенное бурление. В рамках отведённого властью коридора. Согласованными маршрутами двигались десятки, а то и сотни тысяч. Медленным шагом, расслабив мышцы. Ходить вот так, как и митинговать на островной Болотной площади, можно было действительно сто лет. Без всякого толку.

Антон ходил вместе со всеми, подхватывал смелые речёвки, но, сам чувствовал, глаза его оставались тусклы. Это было противно – подстраиваться под общее бессилие. И накануне президентских выборов он написал в «Живом Журнале» пост под названием «Несколько мыслей о поведении в марте». Написал быстро, услышав по радио, что митинг на Лубянке, возле здания Центральной избирательной комиссии, который хотела провести оппозиция сразу после объявления результатов голосования, московской мэрией не согласован.

«Не согласован» – какая лицемерная формулировка. Говорили бы прямо – «не разрешён». Это лицемерие злило больше всего.

И на этой злости Антон за полчаса отстучал в компьютере свой текст. О том, что обязательно надо прийти к ЦИКу, прийти надолго, пока власть не отменит результаты выборов. А чтобы не замёрзнуть, нужно одеться потеплее, взять еду, палатки, дрова, печки-буржуйки (даже дал адреса трёх магазинов, где буржуйки продавались).

«Конечно, нас будут бить, – писал Антон, – поэтому лучше найти шлемы и сделать щиты. Лубянскую площадь будут охранять, и нужно найти снегоуборочную машину для прорыва милицейского кордона. Главное не бояться и помнить, что мы действуем в рамках Конституции, той Конституции, которую приняли после кровавого октября 93-го и которой нынешняя власть просто-напросто подтирается».