Оборотень - Аксель Сандемусе Страница 53

Эрлинг смотрел сбоку на спокойное, задумчивое лицо Юлии: разве не чудо, что эта молодая и сильная девушка без него никогда бы не увидела солнечного света? Неужели Фелисия забыла, что все теории бесцветны? Человек может сделаться клептоманом или пироманом в соответствии с тем или другим рецептом, но говорить об этом можно только в сослагательном наклонении. Один умирает, выпив за полчаса литр водки, другой выпьет столько же за двадцать минут и только опьянеет, но сделает для себя определенный вывод и так пить уже больше не будет. В Венхауге пропало несколько женских украшений. Одно из описаний клептомании подходит для Юлии. А какие еще признаки подходят под это описание? Фелисия считает, что, если в дело вмешается полиция, первое подозрение падет на Юлию, но не старая ли это история, что если в человеке вдруг что-то проявилось, значит, это сидело в нем, словно пчелиное жало в коже?

Эрлинг спросил Юлию, какие у нее отношения с детьми.

— Очень хорошие. Они меня любят, и теперь я знаю все, что может занимать двенадцатилетнюю девочку.

Он не сразу понял смысл ее последнего замечания: мне-то самой никогда не было двенадцать лет.

Юлия поняла, что сказала, и увидела, что ее слова задели Эрлинга больше, чем ей хотелось бы.

— Ты ведь знаешь, девочки относятся ко мне как к сестре. К счастью, мы подружились, когда тяжелое время для меня было уже позади и я поняла, что останусь в Венхауге. Я ведь тогда не очень-то доверяла взрослым. Конечно, они считали, что говорят правду, но если эта правда переставала их устраивать, они все переворачивали по-своему. Думаю, взрослые сами этого не понимали. Они не сомневались, что могут не считаться с чем-то, если им это уже не по душе. Точно так же поступают и великие державы, ты сам знаешь. Им ничего не стоит вдруг отменить договор, который должен был действовать еще пятьдесят лет и о прекращении которого партнера следовало поставить в известность за пять лет. Кажется, они именно так поступают?

— Да, именно так.

— А вот в Венхауге все по-другому. Когда я прожила здесь уже больше года, я случайно услыхала один разговор. Речь шла о моей комнате, почему-то Фелисии и Яну было бы удобней переселить меня в другую. Но та комната была чем-то хуже, и они решали, как можно ее улучшить. Вдруг Фелисия сказала: «Жаль, мы не можем поговорить об этом с самой Юлией, она сочтет, что у нее нет выбора, и просто согласится».

— И ты под каким-то предлогом спросила, нельзя ли тебе переехать в ту комнату, о которой шла речь?

— Нет, Фелисия позвала меня и попросила помочь ей передвинуть мебель. Именно в той комнате, про которую они говорили. Фелисия насвистывала, она всегда свистит, когда у нее хорошее настроение, и я не сумела ничего ей сказать. Но после того случая я словно оттаяла, поверь мне, потому что перестала быть предметом, который перекладывают с места на место. Ведь, когда я приехала в Венхауг, Фелисия сама сказала мне: «Вот твоя комната, Юлия, устраивайся в ней по своему усмотрению». Ну а с девочками мы как сестры. Я тоже чувствую себя здесь дочерью, и это не пустые слова — Фелисия с Яном ничего не декларировали, они просто позволили мне самой в этом убедиться. Но и я, со своей стороны, стараюсь не быть обузой, много работаю и делаю все прежде, чем меня об этом попросят. И мне это нравится. Кое-что я теперь решаю сама, с тех пор как мне стали платить деньги за мою работу. Да, мы с девочками как сестры. Гудни — моя младшая подруга, а Фелисия — старшая, мы как будто представляем три поколения. Однажды у Гудни вырвалось, что она хотела бы, чтобы ее мамой была я, а не Фелисия.

— И что ты сказала на это?

— Сказала, что это приятно слышать, мне и в самом деле было приятно. Дети быстро забывают свои слова, если только взрослые наказанием или бранью не пригвоздят детей навсегда к их словам и поступкам. Для взрослых типично — привязывать детей к тому или другому столбу. В некоторых семьях детей бьют за то, что они не любят свою маму. А здесь я спокойно рассказала Фелисии об этом разговоре. Она очень смеялась, и знаешь, что она мне сказала? Ты умеешь замечательно обращаться с детьми, Юлия!

Эрлинг признался Юлии, что теряется перед дочерьми Фелисии и Яна. Что она может ему посоветовать? Приезжая в Венхауг, он всегда что-нибудь привозил и девочкам, и Юлии. Необходимости в этих подарках, конечно, не было, но Гудни и Элисабет сразу заметили бы, если б он явился с пустыми руками. Иногда они даже сами спрашивали, что он привез им. Хотя вообще относились к его подаркам без особого интереса. Он даже подозревал, что за этим кроется что-то, чего он не знает. Ему стало все трудней и трудней находить для них подарки, и он опасался, что девочкам они неприятны.

— Но ведь мы с ними друзья, правда? Элисабет любит сидеть у меня на коленях и смотреть книжки с картинками. Гудни делится со мной своими заботами. Дети ведут себя так только с тем, кого любят. Но, понимаешь, я не умею играть с ними. И никогда не умел. Тем более что теперь я уже не могу подкинуть их к потолку или покружить, держа за руки. И не могу принимать участия в их состязаниях, как Ян. На здоровье я не жалуюсь, и сил у меня достаточно, но я слишком мало двигаюсь; в марте, когда тебе исполнится двадцать три, мне стукнет уже пятьдесят девять. Я хорошо плаваю, но долго плыть не могу. Не люблю прыгать. Могу промахнуться и не попасть по мячу, когда он лежит у меня перед носом и никто его не отнимает. Один футболист, чтобы утешить меня, сказал, что промазать так, как мажу я, — это не слабость, а чудо.

— Фелисия сказала бы, что жалеть тебя нет никаких причин. Ты добился всего, чего хотел. Я не знаю никого, кто был бы так же свободен, как ты. Можешь только радоваться, что никогда не был спортсменом, и дети прекрасно знают, что не все взрослые умеют играть в спортивные игры, они к этому привыкают с детства. Что же касается подарков, может, за этим что-то и кроется, однако это не так серьезно, чтобы стоило огорчаться. У девочек есть все, что им нужно. Им очень хорошо живется, поверь мне, но зато они не умеют радоваться подаркам так, как им радуются дети бедняков. Ты вспомни, как ты сам радовался подаркам…

Она помолчала и задумалась.

— И еще, Эрлинг. С 1945 года ты постоянно бываешь в Венхауге. Когда ты уезжал, девочки, тогда еще маленькие, как будто теряли тебя, ты как будто изменял им. Твой отъезд обижал их, и они стали сдержанно относиться к твоим подаркам, хотя теперь уже не помнят причины своей сдержанности. В раннем детстве они воспринимали твои подарки как попытку искупить свой грех, ты платил им за то, что обижал их своим отъездом. Подарки — это прекрасно, но было бы лучше, если б ты не грешил!

— И ты тоже, Юлия? Передай привет Фелисии и скажи, что я хотел бы увидеть ее повешенной.

— Рядом с часовщиком с резиновой ногой?

— Господи, неужели Фелисия рассказывает тебе неприличные истории о твоем отце?

— Но Фелисия говорит, что в тот вечер, когда она напрасно ждала тебя, ты рассказал эту историю в зале, где присутствовало человек триста. Между прочим, мне очень симпатична бедная Ольга, которую ты хотел сварить в котле для кипячения белья.