Коктейльные вечеринки - Анна Берсенева Страница 52

Думать, изменилась ли она сама, было ей страшно, и неизвестно, в каком случае этот страх оказался бы сильнее – если бы она поняла, что изменилась или что осталась прежней.

– Мы можем поговорить с тобой? – спросил Свен.

– Меня сейчас начнут искать.

– Твои ученики?

– Нет. Другие.

Она попыталась найти английское слово, чтобы объяснить, кто будет ее искать, но поняла, что не находит его и по-русски. Хозяева? Да, это было бы честным ответом.

Стыд и гнев охватили ее.

– Думаю, я найду способ их предупредить. Чтобы они тебя не искали, – сказал Свен. – Мне очень хотелось бы поговорить с тобой, Вера.

Его голос дрогнул. Ее стыд и гнев разом развеялись от одной лишь перемены тембра его голоса. Это было большей загадкой, чем горловое пение.

– Мне тоже, Свен, – сказала она.

– Пойдем?

Вера не поняла, куда здесь можно уйти: степь была видна во все стороны, и чтобы скрыться из виду, очень долго надо было бы идти, наверное.

– Мы поедем, – словно расслышав ее мысли, объяснил Свен.

– На чем?

Она огляделась в поисках… Собственно чего? Машины, автобуса, велосипеда?

– На лошади, – ответил он.

– Я не умею, – испуганно проговорила Вера. – Я никогда не ездила на лошади, и… Я их боюсь!

– Мы поедем медленно. – Его голос звучал так, словно ничего необычного не было в таком способе передвижения. – Это недалеко, ты не устанешь к тому времени, когда нас уже не будет видно за холмами. Иначе нам придется не разговаривать, а только объяснять что-то посторонним людям, – добавил он.

Вере показалось, он извиняется за неудобство предлагаемой поездки. Она улыбнулась.

Лошади стояли возле юрты, недалеко от которой только что спешился Свен. Вера поймала себя на том, что уже думает о его появлении так, словно нет ничего естественнее, чем их встреча в монгольской степи. Впрочем, стоило ли удивляться этому ощущению? Оно в точности повторяло ее ощущение в квартире на Трубной площади, и в лодке на Тимирязевском пруду, и в мансарде соколянского дома… То, что было в мансарде, почувствовалось не сознанием, а телом. Вера вздрогнула и постаралась отогнать воспоминание.

– Это очень спокойная и невысокая лошадь, – сказал Свен, указывая на черную лошадку, которая в самом деле стояла тихо, лишь пофыркивая: – Ты легко сядешь на нее. Я тебе помогу.

Темный лошадиный глаз отливал таинственным лиловым цветом. В нем не было страха, и он страха не вызывал.

– Думаешь, она будет меня слушаться? – все-таки с опаской спросила Вера.

– Мы поедем на ней вдвоем.

– Она такая небольшая…

– Это очень выносливая лошадь. Здесь все такие.

Свен улыбнулся. Тень его глаз осветилась. Вера забыла свою опаску перед лошадью.

Хорошо, что для поездки в степь она надела широкую шерстяную юбку – в ней нетрудно было подняться на стремя и сесть в седло. За его переднюю луку Вера все-таки ухватилась судорожно: непривычно было чувствовать под собой живое существо. Но Свен сразу же оказался в седле у нее за спиной и сказал:

– Не бойся. Держись за седло и за мою руку. И я тоже буду держать тебя.

Он что-то сказал и монголу, с которым появился из степи несколько минут назад, тот кивнул и что-то ответил. Лошадь качнулась вперед, то есть это Вере показалось, что качнулась, и она в самом деле схватилась за руку, в которой Свен держал поводья. Но тут же он обнял ее другой рукой, и страх исчез.

Она не поняла, долго ли они ехали по степи – «долго ли, коротко ли» звенело у нее в голове. Ветер не бил в лицо, но овевал его. Гасли небесные краски, и все ярче становились звезды. Вера прижималась спиной к груди Свена и думала, что это должно длиться всю ее жизнь, если можно было назвать словом «думала» то, что происходило с нею.

Поднялись на холм, спустились в распадок, и Свен натянул поводья, останавливая лошадь.

– Я выбирал натуру для съемок и нашел это место, – сказал он. – Посмотри, какое оно.

Он соскочил с лошади и, взяв под мышки, снял с нее Веру, задержав руки на ее плечах, может быть, только для того, чтобы у нее не закружилась голова, когда она окажется на твердой земле. Не от земли, а от его рук голова как раз и закружилась. Вера смутилась от того, что он может это понять. Она совсем не чувствовала себя Джульеттой, да и глупо было бы чувствовать себя Джульеттой в двадцать семь лет, но трепет во всей себе чувствовала, и ничего с этим было не поделать.

Место, которое Свен нашел для съемок, казалось воронкой, через которую небо входит в землю.

Когда Вера сказала ему об этом, он посмотрел на нее с той серьезностью, которую она так любила в его взгляде и в нем, и ответил:

– Я такое и искал.

На нем был монгольский дээл, по-монгольски же подпоясанный кушаком. Он развязал кушак, снял дээл и, свернув, положил на пригорок, чтобы Вера могла сесть, а сам сел напротив нее на траву.

– Я попросил Батара сказать твоим сопровождающим, что ты не заблудилась в степи, – сказал Свен. – Не беспокойся об этом.

Это было последнее, о чем Вера беспокоилась. Вернее, она вообще об этом забыла. В просторе степи под небесным простором казалось, что время остановилось, но она чувствовала его ограниченность, и только в этом было ее волнение.

– Расскажи мне о себе, – сказала она. – Ты снимаешь кино. В Швеции или в Праге?

– В Америке, – сказал он. – Я закончил Нью-Йоркскую киношколу и стал работать в Голливуде.

Если бы он сказал, что работает на Меркурии, это не прозвучало бы более невероятно. Но в том, как он сидит на траве, как светлеют его ключицы в расстегнутом вороте клетчатой рубашки, как лежат на коленях его широкие руки, не было не только ничего невероятного – все было естественно, как дыхание.

– Когда меня выслали из Москвы, я надеялся, что мне все-таки разрешат вернуться, – сказал он. – Моя чехословацкая виза не была аннулирована, мне дали возможность выбирать, в Стокгольм лететь или в Прагу. Теперь я понимаю, так получилось только потому, что тогда им было уже не до меня. Я выбрал Прагу, потому что там остались мои пленки. Был уверен, что через месяц московские страсти остынут и я вернусь.

Она вздрогнула от слов «московские страсти», и Свен, наверное, заметил это.

– Я имею в виду шпионские страсти, – сказал он. – То, что я чувствовал к тебе, не остыло тогда, Вера.

– А теперь?

Это вырвалось безотчетно, она не решилась бы спросить, если бы прислушалась к доводам разума, но она не прислушивалась к ним.

– И теперь.

Его голос был так же ясен, как взгляд. Лгал ли он когда-нибудь в своей жизни? Вера была уверена, что нет.