О нем и о бабочках - Дмитрий Липскеров Страница 52

Ей пришлось рожать дома – не с кем было оставить больного подростка. Она не страшилась процесса, ведь на ее родине женщины даже в тундре рожают, как олени. Даша позвала на помощь лишь все ту же сменщицу, так как больше ни с кем не была знакома.

– Может, скорую? – предложила товарка.

– Сама!

– Сама так сама…

Приготовили все полотенца, имеющиеся в доме, и прокипятили тряпки. Остатки околоплодных вод тоненькими струйками стекали по ногам роженицы, но, не обращая на это внимания, игнорируя нарастающие схватки, женщина проглаживала утюгом марлю для дезинфекции. Достали из закрытого шкафа канцелярские ножницы и прокипятили инструмент.

– Тупые, – поморщилась сменщица.

– Сойдет.

– Ох, не завидую тебе, подруга! Может, все-таки скорую?

– Начинаю! – предупредила Даша, стянула с себя бандаж и улеглась на кровать.

Как и все бабы, она кричала в схватках, старательно тужилась, а в это время запертый на кухне Иосиф выл как собака, будто помер кто.

На шестой час процесса Даша наконец разрешилась от бремени чудесным мальчиком.

– Поздравляю! – улыбнулась сменщица и перерезала ножницами пуповину. – Пошла на смену.

Таким образом и родила Даша уже родного сына, которого назвала в честь отца его и ее Иосифом. В загсе новорожденного так и записали – «Иосиф Иосифович Бродский».

– Имя еврейское, – уточнила госслужащая. – А записала русским!

– Так давайте перепишем, я не знала.

Регистраторша взяла новый формуляр, заполнила его, а потом с удовлетворением вывела в графе «национальность» жирным шрифтом – «ЕВРЕЙ».

– Держи свидетельство! – и гадко улыбнулась.

– Так хорошо?

– Очень!..

С удвоенной силой Даша вкалывала на домоуправление, где народец на нее поглядывал с презрением: мол, нагуляла двоих, а сама одуванчиком прикидывается. Подливала масла в огонь остракизма сменщица, принимавшая роды:

– От зэка у нее выблядок. Чернявенький такой мальчишка вышел… Она мне за помощь ни рубля не дала! Все косоглазые такие!..

Иосиф Иосифович вышел здоровым карапузом, жадно сосал грудь, а Даша производила молока в избытке, как маленькая молочная ферма. Удовлетворяя сексуальные надобности, находясь в процессе, отец маленького Иосифа тоже прикладывался к соску и тянул из него досыта.

Жизнь продолжалась, дети подрастали, младший Иосиф был столь же красив лицом, как и отец его, только мозги у него работали как положено и даже, более того, опережали остальных сверстников.

Дашин родной сын уже давно перестал питаться материнским молоком. Ему исполнилось семь, и он пошел в школу. Младшего зачислили мгновенно, как только завуч поглядела на невероятно красивого мальчика с большими печальными глазами и черными, как лак пианино, волосами, спадающими на плечи. Она живо представила его в белых перчатках со школьным знаменем в руках.

– Не похож он на вас! – заметила завуч.

– Весь, как две капли, – отец.

– Так бывает, когда отец доминантный.

Даша старалась, чтобы старший Иосиф не пользовал ее в присутствии младшего. А так для него он был реальным отцом и вроде все в семье нормально… Женщина даже сохранила молоко в грудях, которое так любил приемный сын и муж.

А потом старший Иосиф заболел. Начиналось все как обычная простуда, с соплями и кашлем. Двадцатитрехлетний молодой человек не понимал, что с ним происходит и отчего все так плохо в нем. Он перестал сосать пересохшим ртом материнскую грудь, утерял физическое влечение и все держал свою голову в слабеющих ладонях, пытаясь выдавить из черепа нестерпимую боль. Он рычал, но сил в его организме сильно убыло, а потому рык не львиным был, а кошачьим. Все средства перепробовала Даша, даже топленый олений жир внатирку и внутрь. Но тщетно, а потому женщина решилась вызвать скорую, которая увезла его и ее в ближайшую больницу, а маленький Иосиф остался в группе продленного дня, где обыгрывал всех подряд в шахматы, даже старшеклассников.

– Он неврологический! – неустанно повторяла в больнице Даша. – Он сам на вопросы не ответит! – объясняла медсестре.

Как оказалось, объяснять ничего и не надо было. Вышедший к матери пожилой врач с калининской бородкой рассказал, что у молодого человека какой-то мудреный менингит и что же мамаша раньше к медицине не обратилась? – попенял.

– Идите прощайтесь, – сказал доктор.

Она еще не понимала, а потому спросила:

– Надолго? Я здесь, на диванчике, подожду…

– Он умирает… Да-с, надолго. Очень…

Она стояла в коридоре, чувствуя, как ее ноги врастают в пол, отяжелевшие, словно бетоном налитые. Когда до нее дошел смысл сказанного, она шатнулась в сторону палаты, где умирал ее сын и муж. На негнущихся ногах прошла внутрь, оглядела склонившихся над Иосифом врачей и сведенными губами попросила всех уйти, оставить ей хоть две минутки его жизни… А потом, оставшись наедине с ним, прилегши на больничную кровать, она вытащила правую грудь, поднесла ее к мертвенному рту сына и, надавив на нее, выцедила каплю. Иосиф краешком серого языка поймал ее, втянул язык обратно и в одно мгновение умер.

Хоронили старшего Иосифа на каком-то деревенском кладбище в Козино, возле Солнцево. Все было обставлено просто и совсем дешево. Без батюшки, без приглашенных, только с маленьким сыном, она стояла над свежей могилой и стучала палочкой в детский барабан, словно шаман бил в бубен.

И не ведала Даша, что на другом конце города Москвы в тот же день умерла молодая женщина от недиагностированной болезни. Ей было столько же, сколько и старшему Иосифу, и у нее осталось дочь… Надо добавить, что умершая женщина в свою очередь была дочерью некоей Марии, попросту Маши. Той Маши из валютного магазина, с которой когда-то, в те времена, когда жизнь казалась вечной, провел веселую ночь молодой Иратов…

И зажила Даша с маленьким Иосифом сиротливо. Молочный ручей в грудях пересох, женщина от страданий сделалась худой и мосластой, только лицо оставалось круглым. Ей каждую ночь снился умерший Иосиф, она мучилась виной, что не уберегла сына и мужа, понимала, что от невежества случилась трагедия. Она тихо выла в подушку, чтобы не напугать ребенка, и все больше удивлялась, что сын ни разу не вспомнил отца.

– Не держи в себе! – обнимала Даша Иосифа. – Выпусти птицу смерти, станет легче.

– Ее нет во мне.

– Просто ты не хочешь вспоминать отца, а надо, ведь он твой отец. Я вот своего все время вспоминаю, деда твоего, Иосифа Бродского, нобелевского лауреата, еврея.

– А я не вспоминаю.

– Почему? Поедем в воскресенье на могилку?

– Там холодно и ничего в земле нет.

– Отец там твой зарыт.

– Тело его зарыто. А отец нынче в другом месте.