29 - Адена Хэлперн Страница 52

Барбара крепко обняла меня и положила голову мне на плечо. Я не хотела обниматься с ней. Я сейчас ни с кем не хотела обниматься, но не могла же я ее оттолкнуть, хоть мне и неприятно было любое прикосновение. Я была еще слишком погружена в свои мысли, я была не готова иметь дело с внешним миром. Так что я приобняла ее одной рукой и легонько потрепала по спине. Однако она все не отпускала меня. Все стояла и обнимала. Тогда пришлось раскрыть объятия ей навстречу. Я тоже положила голову ей на плечо, практически повисла на ней, так что если бы она не удерживала меня, я бы упала. И вдруг поняла: именно мне нужны были эти объятия, а не Барбаре.

Спустя пару секунд мы разняли руки, и она улыбнулась мне. Я улыбнулась в ответ.

– Барбара, я так тебя люблю, – сказала я, гладя ее по голове и убирая волосы ей за уши. – Ты значишь для меня больше, чем можешь себе представить.

– Я тоже люблю тебя, мама, – отозвалась она.

– Хочу поговорить с тобой, правда. Хочу, чтобы между нами не было никаких недоразумений.

– Я тоже, мам. Не знаю, как мы дошли до такого безумия.

– Да, я сожалею об этом. Но сейчас мне надо отдохнуть. А потом, на свежую голову, мы обо всем поговорим.

– Я точно ничего не могу для тебя сделать?

– Нет, солнышко, спасибо. Мне просто надо подумать немного.

– Позови меня, если вдруг что-то понадобится.

– Обязательно. Я дам тебе знать.

– Я закрою дверь, чтобы тебя не беспокоили, – сказала Барбара.

Она вышла и тихонько притворила за собой дверь.

Я приковыляла к шкафу и принялась снимать одежду Захарии. Я стояла совсем рядом со своим ростовым зеркалом. Боже мой, и в таком виде я разгуливала по улицам. Какое счастье, что Захария не проснулся. Ох, слава богу! На меня смотрела старая женщина, дряхлая, сморщенная. Я уже почти забыла эту женщину. Нагнувшись со всей возможной легкостью, я сняла его кроссовки, затем штаны, потом стянула поношенную футболку, которую схватила второпях. Мое внутреннее состояние вполне соответствовало внешнему виду: я как будто постарела еще на пятьдесят лет. Я больше не могла на это смотреть. Запихнула одежду Захарии в самый дальний угол гардеробной, туда, где раньше лежали те самые джинсы. Потом подниму их с пола. Мне хотелось только одного – лечь.

Я накинула ночную сорочку, закрыла шкаф и отправилась к кровати.

Положив голову на подушку, я оглядела комнату. Всего двадцать четыре часа назад я так любила ее. Теперь она всячески напоминала о прошлом, которое, казалось, неразрывно ассоциировалось со мной. Я была сбита с толку.

Так зачем я пожелала стать моложе? Как бы это прояснило тот главный вопрос, в ответе на который я нуждалась? Если Захария не был ответом, то что же это за ответ? Кто же был моей родственной душой? Говард? Я по-прежнему не знала. Любила ли я его? Любила ли я его когда-нибудь?

Может, на семьдесят шестой день рождения стоит загадать желание получше, например вернуться в двадцать девять лет и начать жизнь заново, а не только на один день?

Я сняла очки и перекатилась на живот. Пристроила грудь поудобнее. Мне больше не на что было смотреть сегодня.

Потянулась к выключателю, погасила свет.

И загадала желание.

Я пожелала полюбить свою жизнь; пускай я по-прежнему не знала ответа на свой вопрос, пускай я, возможно, никогда его не узнаю, но пусть эта боль в сердце уйдет.

Я повторяла свое желание снова и снова.

И, лежа в темноте с широко открытыми глазами, я попыталась помыслить обо всем этом здраво. Именно так и поступают семидесятипятилетние женщины – ищут рациональное зерно. В конце концов, так уж они привыкли за прошедшие годы. Впервые в жизни, впрочем, я ясно понимала, что желать, или хотеть, или даже пытаться вернуть молодость бессмысленно.

Вот так все просто.

Надо оставить Захарию и нашу несостоявшуюся совместную жизнь позади. У меня все впереди, но с той семьей, которую я люблю. Впрочем, даже самые мудрые и здравомыслящие женщины могут испытывать грусть и сожаление.

Сколько бы я ни старалась мыслить здраво, сердце все равно сжимала тоска.

Мне никогда снова не будет двадцать девять.