Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский Страница 52

Сначала из-за Стены, где настенные элсидеъики, то есть телеки, по-старому, без спецталонов смотрели, а потом и в народе пошел слушок – темненький такой, неясный, скорее на враки похожий, ибо не могло такого быть никогда, но – пополз, зазмеился, занялся скверненьким запашком. А слушок был о том, что, якобы – того быть невозможно, – надоело Отцу родному, Лидеру и Благодетелю опять себя победителем выборов назначать. Может, устал, а может, и обиделся на кого. То есть Лидером и Отцом он останется, а вот командовать кто-то другой будет. Сначала слушок этот недоумение в народе вызывал: как такое может быть. Но потом и съезд евонной партии, которая «Единая и Неделимая», подтвердил, что ихний, то есть всенародный, Лидер отказался выдвигать себя, и постановили на том съезде, чтобы голосовали ихние, то есть евонные члены, кто как хочет. Епт, вот удумали! От удивления многие в месячный запой ушли, но их не вязали и не прессовали, так как менты цветные и тухлые, вертухаи и прочие мусора сами в запой ушли от такого чуда. Ну, а потом похмелились, потом подумали-подумали, а потом и забыли. Ну его – этот слушок – на хер. Как жили, так и будем жить. Всё одно ничего не изменится. Лишь бы пиво после выборов давали.

За Стеной же переполох поначалу был изрядный. Ну, Чернышев – Нечернышев, ладно, поиграли, позабавились, получили свои дивиденды, сорвали тотализаторы, приумножили славу, влияние, да и полно, пошухарили, позабавились, а дальше что? Многие – не счесть – от этого сильно запотели – легко сказать «Чернышев – Нечернышев», а как на трибуну, иль с докладом, иль в эфир-то выходить? – все мышцы лица, губ, язык, нёбо, железно связывают слово «Президент» с фамилией нынешнего – сколько лет, десятилетий, как «Отче наш» заучили, уже не переучить – «не вподым», как писал классик XX века, – вот греха, вот позора будет, а может, что и похуже: кто этого нового знает, может не простить классическое сочетание, да и старый плохой памятью не отличался: переучишься, а он потом хлоп – и ты в Забайкалье уран по зернышку скребешь: не будешь, сука, экспериментировать. Многие – числом поменьше – особенно работающие в парном конферансе – похерили страхи и продолжали, как и раньше: один – бритый – на теледебатах петушком все вскакивал, слюнки разбрасывал, убегал, потом прибегал – видать, недержание было, в этом возрасте вещь необходимая, – и всё кудахтал: «С Лидером… величие нации, назло…». Другой – небритый, но очень интеллигентный, и с пузырем всё в порядке, – не выбегал, сидел – терпел и так вдумчиво и глубоко, и, главное, аргументированно, и не торопясь – ведь с пузырем все в порядке – объяснял. Так теперь поменялись позициями и – вперед по полям, по лугам: всё с точностью до наоборот – накатанный дуэт… Многие – практически, все – заторопились продуктами запастись, но не в магазинах, куда ходят только идиоты по жизни или придурочные от рождения, или приезжие, которых из-за неблагонадежности дальше волости не выпускают, а ринулись к знакомым мясникам, грузчикам, сантехникам, пожарным и ассенизаторам, к заведующим складами, складским учетчикам и весовщикам, ресторанным поварам, директорам и вышибалам, начальникам и сторожам овощных баз, охранникам, сортировщикам или плановикам мясокомбинатов и сыромолочных фабрик, родным или близким за Стеной живущих, работникам Стратегического запаса, охранникам Стратегического запаса и экспедиторам Стратегического запаса, водителям мусоровозов и управляющим свалочными территориями, а также к сотрудникам правоохранительных органов, вне зависимости от звания и чина. Многие, – то есть все, без исключения – побежали к вышестоящему узнать диспозицию, впрочем, к вышестоящему побежали абсолютно все, без исключения, как и было сказано, – кроме самого вышестоящего. Смышленей всех (кроме органов, конечно) оказались поэты и главные великие кинорежиссеры (ГВК); первые набросали вчерне новые стихи и оды, посвященные… тут, честно надо признать, они поставили многоточие, чтобы заполнить чуть позже, когда вдохновение нагрянет, а вторые, то есть деятели экрана, большого и малого, объявили о начале съемок киноэпопей и телесаг, посвященных жизни, борьбе и любви… здесь опять, чтобы не солгать, – многоточие. Правда, сметы были запредельные, но кто считает в такой торжественный момент. Главное: все записались в очередь, чтобы быть главными командирами Предвыборного штаба Избранника Нации (то есть кого Бог пошлет) на следующих выборах. Тем, кто в органах – это самые смышленые и опытные, – было проще простого – как всегда: заготовили по два списка – на оба случая, – кого брать в первый час, кого во второй и так далее – в каждом органе, созвонившись и согласовав, естественно, был общий список, но и свой, личный, так сказать, для души, – и можно спать спокойно. Кто бы ни победил на выборах, победа будет за нами.

Но слушок этот – довольно гнусненький слушок, правду говоря, – попорхал, потревожил сердца ревнителей отечества и веры, да и загас, ибо все знали одно – наверняка: многое на Руси происходит, но ничего не меняется. И, дай Бог, никогда не изменится. Поволновались и будет. Главное, чтобы пиво было после выборов. Нет, не подумайте, что там у них в «кремлевке» и на ТЦ, и на Лубянке, и в райотделах, и в подотделах, и в мэриях, и в опорных пунктах, и в комиссариатах, и в комендатурах, и на всех командных точках, вышках или бункерах с пивом была напряженка, ничего подобного: залейся – не хочу – и за смешные деньги. Но так приятно и так необходимо задаром. На халяву.

…………………………………………………………………………………………

Люди жили, терпели, пили, похмелялись, смеялись, мечтали, любили, рожали, прятали детей, работали и умирали, и никому не было никакого дела ни до этого Отца Наций, ни до какого-то человечка, прикатившего Бог знает откуда, и Бог знает зачем.

* * *

Шлёп, шлёп. Шлёп, шлёп. Плюх. Слышно: тряпка мокрая, набухшая, на швабру намотанная, по линолеуму шлёп, шлёп. Шлёп, шлёп. Вода темная, серая. Тряпка тяжелая. Гулко отдается: шлёп, шлёп… «У-у, нехристи… Говорено: в сменке ходить, в сменке…». Слышно: рот беззубый. Шамкает: «У-у, ироды. Клизьму не могуть поставить. Все безрукие. За што деньги плотють!». Галоши скрипят по линолеуму. Сквик – скви-ик. «Сюды не ступай, дура. По сухому ходи, слышь?» – «Где ж здесь сухо?!» – «А как звездану шваброй!.. Э-ээ, утку-то не пролей». Шлёп, шлёп. Шлёп… Плю-ух. Слышно: кто-то помер. Дух отлетел. Тряпку выжимают, вода звонко и грузно бухает по дну пустого цинкового ведра: «Цдок-цдок-ш». «Сказано, в сменке, ведь сказано…» Шлёп, шлёп. Потянуло воздухом. Должно быть, кто-то вошел в коридор. Стукнуло: швабра упала, палка – о спинку кровати. «Что, руки отсохли?! По зубам получишь, старая сволочь. Последний выбью!» – «Прошу простить, товарищ дохтур!» – «Давай, мой шустрее. Скоро обход главного». Запахло чесноком, перегаром, одеколоном «Шипр». Кто быстро прошел, слышно: халат крахмальный прохрустел. И опять: шлёп, шлёп, плю-ух… – шепелявый шепот: «О Господи, прости мне все сразу». Швабра удалялась, галоши сквик – скви-ик, шлёп, шлёп. И снова… Мрак.

* * *

И вот он наступил долгожданный великий судьбоносный Великий Первый День. Как по команде повскакивали люди кто в три часа утра, кто в два: привычка – вторая натура. К Великому Первому Дню Всенародных Единодушных Выборов Президента получил каждый москвитянин новенькую праздничную одежду, каждый надставил рукава и удлинил брюки заранее, но погладить надо было с утра, чтобы ни складочки, ни морщиночки – так уж повелось. Молитвы, случаю приличествующие прочитали, молитвы, правда, были старые, новых о. Фиофилакт почему-то не представил народу, да и сам он куда-то запропастился, но всё одно, душой отогрелись и очистились. Вот с телом получилась незадача: помыться смогли далеко не все, которые вне Стены, – горячую воду не всюду дали, такого ещё никогда не бывало. Народ в смущение пришел, но тихо, про себя. Неясно всё было. Многим мужчинам пришлось идти с небритыми лицами, а это и не положено – враз можно было в «холодную» загреметь, так бывало раньше, и не привычно – в Великий Первый День лицо завсегда приятно свежим ветерком обдувало, и затруднительно в будущем – чисто, гладко, под горячей водой выбрить лицо не часто можно было, не выбреешь в Великий Первый День, потом мучайся, скобли до крови месячную щетину тупым лезвием всухую. Женщины же совсем комфорт потеряли без горячей воды, стыдно было в обществе показаться, слава Отцу Наций, у некоторых запас духовитой воды был, пришлось поливаться, и многие недельный запас израсходовали. Обидно, можно было выпить на праздничек. В помятом состоянии духа и тела прочитали все данные о кандидатах и пошли занимать очереди на избирательные участки. Неясно все было.