Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский Страница 51

Олега Николаевича тряхнуло, и он понял, что приземлились, наконец. Все процедуры прошли довольно быстро: и паспортный контроль, и багаж, и сканирование. Собаки дружелюбно обнюхали, и – зал встречающих. Наташи не было. Чернышев ещё раз огляделся и вышел на улицу. Она стояла у края парковки, махала рукой и что-то кричала. «Трафик… прости…» – «Не беги… Успеем… Торопиться… некуда…» Полицейский поднял руку, и допотопные бензиновые автомобили, электрокары, микролеты, велорикши, комби-амфибии, реактивные мотоциклы, модные графеноблики и прочие аппараты качения, скольжения и планирования замерли, вросли, остекленели. Она побежала к нему. Ещё один островок безопасности, и она прильнет. Но это была не Наташа. Худенькая старушка, быстро моргая подслеповатыми глазами и улыбаясь, ласково и беспомощно, как улыбаются плохо видящие старые люди, обняла его: «Это ты, Костик?» Олег Николаевич хотел сказать: «Я не Костик», но в это время проснулся.

Он быстро выпрямился, кресло облегченно вздохнуло. В номере серел утренний мартовский рассвет. На персидской тахте, уткнувшись лицом в подушку, спала женщина. Голубенькая рубашечка задралась, и пухлая розовеющая попка равномерно и глубоко дышала, добродушно отдыхая после трудов неправедных. Олег Николаевич, воровато оглянувшись, сгибом ногтевых фаланг больших пальцев быстро протер подглазники и околоноздревое пространство, для верности промокнул щеки валявшейся рядом с креслом майкой, чтобы ни камеры наблюдения, ни охрана, ни женщина, имя которой давеча он не успел узнать, не увидели бы его заплаканного лица.

* * *

Президент начинал нервничать. Особых поводов не было. Сева-джан уверил его, что ничего такого, чего опасался Лидер Наций: ни освобождения и, тем более, перерасследования дела Сидельца, ни контактов с главным личным внешним врагом – ничего этого при временном правлении Потенциального Претендента быть не может. Хорьков мамой клялся. Ссылался на интуицию, агентурные данные, наконец, на слова самого Чернышева, сучьего пиндоса. Президент этому верил. Нет, он никому не верил, но в данном случае понимал, что этот америкос – не самоубийца, чтобы лезть в петлю: один неверный или подозрительный шаг в этом направлении, и он – покойник. Здесь сам Президент лично примет меры. Не впервой. Казалось бы, что Претендент приручен или готов быть прирученным. Однако постепенно эти надежды начинали истаивать. По мелочам, по тонким нюансам Президент постепенно понимал, что Чернышев не так прост и не так управляем, как должно было быть в идеале.

Всё стало проявляться в пустяках. Как докладывал Хорьков, он, между прочим, спросил Чернышева, знает ли тот про древний обычай выходить в воскресный день сразу же после окончания выборов к народу с пивом. Чернышев ответил, что слышал, считает сей ритуал дешевым популизмом, но главное, к нему – Чернышеву – это не относится. «Не кокетничайте, дражайший Олег Николаевич, – стал было увещевать Всеволод Асламбекович, – не рубите сразу все нити с прошлым, давайте делать это постепенно, без шума и пыли». – «При чем здесь нити и пыль, – холодно возразил Претендент, – как бы ни был глуп этот трюк, выходят – должны выходить ПОБЕДИТЕЛИ выборов, коим он – один из кандидатов – в то воскресное утро быть не может по определению». – «Ох, перестаньте, все вы прекрасно понимаете: победителем будете вы, коль скоро Лидер Наций не выставляет свою кандидатуру и, более того, вас поддерживает. Кстати, цените это!» – «Ценю. Возможно, вы и правы, не спорю, но и я, вы и, и даже Лидер Наций, не говоря уже об избирателях, об этом узнают только из официального сообщения, которое прозвучит в понедельник вечером». – «Вы, однако, формалист, господин Претендент». – «Нет, просто я внимательно изучаю Конституцию страны, которой намереваюсь руководить». – «Козел!» – прокомментировал это сообщение действующий Президент… да призадумался.

Вторым сигналом стали пожелания Чернышева по поводу возможной инаугурации, доведенные до сведения Гаранта. Собственно, ерунда. Разговор завел журналист Л. – так, чисто теоретически, как он – Чернышев – видит инаугурацию, если победа будет «за нами». Через час запись этой беседы легла на стол Гаранту. Церемония та же самая, но не в Андреевском зале, а на Соборной площади или, скажем, на Ивановской, на воздухе, короче говоря, и без императорского трона – от Империи остались одни ошметки, – да и «Славься» Глинки можно заменить, не ко времени что-то славить… Эти соображения Чернышева не сильно озадачили Президента, но насторожило его желание что-то менять, пусть это будет место проведения церемонии или музычка. Но ещё больше озлился действующий Гарант, когда узнал о музыкальных вкусах Претендента. Оказывается, этот мудак хочет слышать на торжественных мероприятиях, скажем, «Коль славен наш Господь в Сионе» Бортнянского или что-то из Духовных концертов Веделя. Это он, конечно, выё@вается. Да и слово Сион на инаугурации Московитского Президента звучит дико. Впрочем, о. Фиофилакт счел возможным такой вариант – сия музыка не богопротивна, а совсем даже наоборот. Затем этот идиот хочет слушать, видите ли, скрипку соло, может, фрагмент «Чаконы» Баха (что это за зверь, предстояло ещё выяснить) – одно слово, идиот: его с этой «Чаконой» порвут. Ну и пусть, ему же хуже. Но окончательно Лидер озлился, когда узнал, что помимо этой зауми америкос пожелал, чтобы присутствовал среди гостей и, возможно, выступил певец, которого Президент ненавидел. Это уже было не просто желание что-то менять, а выпад против него ЛИЧНО. Журналист Л. попытался возразить, мол, не принято в окружении святынь грохотать на синтезаторах и барабанах. Чернышев ответил, что певец поработает с акустической гитарой. И был он непреклонен. Вот это Президент запомнил.

* * *

…………………………………………………………………………………………

* * *

Люди жили, терпели, многие работали, иногда отдыхали, по воскресеньям, в Двунадесятые праздники и в Не-двунадесятые Великие Праздники пили – много, радостно и шумно, как и положено людям православным, ибо есть это Божественное установление, и кто не празднует их, тот либо иудействующий, или просто басурман заграничный, и быть тому наказанным судом духовным и светским, в остальные же дни пили тоже много, но тихо, грустно, ибо давно ещё запрет строгий вышел, чтоб не пить зазря, не туманить разум, отвлекая его от молитв и трудов праведных; поначалу строго было: сразу трех человек посадили навечно за отступления от этого закона, но потом забыли и потребляли сей закон только тогда, когда надо было кого нагнуть или ликвидировать, аль на кого настучали настырно, да и то, не всех; сказано же – всех не пересажаешь.

Люди любили, женились, некоторые рожали, хотя и знали, что детей заберут, все рано или поздно умирали – чаще рано, хотя кто скажет, что смерть пришла вовремя: всегда раньше времени; родившиеся на Божий свет испуганно оглядывались, потом плакали, писались, ползали, а затем вставали на ноги и бегали вприпрыжку, а потом в магазин. Болели, многие выживали и начинали хулиганить, а кто и учиться уезжал: немногие – больших денег стоило, да и родных за это сажали, хоть и негласно – причину выдумать, не за не фиг делать, – но больше просто так улепетывали – кто ползком на пузе под проволокой, кто через женитьбу, а закаленные иль спортсмены умудрялись вплавь – через морскую границу около Сочи. Однако некоторые в Московии были довольны жизнью – это те, кто за Стеной родился, особенно во Внутренней ее зоне, а ещё лучше – в Кремле – Московском иль в каком другом, которые ещё остались, не разрушились. Нигде в мире так классно оттянуться было невозможно, как во Внутренней зоне, иностранная молодежь специально дня на два-три приезжала покуролесить, обдолбаться, оттоптаться, икрой обожраться, а потом быстро-быстро слинять – лечиться. Но рождалось москвитян все меньше и меньше, а умирало всё больше и больше. Вот какая незадача. Правда, армия всё равно, как была, так и осталась самая сильная и большая. Китайская – больше, не в пример больше, но это не считается, так как это – то же самое, что и наша армия, потому что дружеская, поэтому и стоит в наших городах, селах и около Стен, защищая народ от лиц кавказской, украинской, молдавской, грузинской, белорусской и арктической национальности. От понаехавших. Хотя, что скрывать, никто уже не понаезжал, как ни заманивали. Затаскивали силой. Специальные группы захвата рабочего материала (ГЗРМ) создали. Захватывать-то захватывали, а на кой хрен, не известно. Захваченные болтались без дела, народ православный пугая. Но китайские гвардейцы этим шакалам спуску не давали. Здесь народ мог быть спокоен. Вот с мылом было плохо, его даже в Стратегическом запасе на полгода едва хватит. Что оставалось – за непригодностью к стратегическому хранению – за Стену посылали. Но русские – умельцы, каждый, что твой Левша: научились речным песком отдирать грязевые наросты. С мылом было плохо, а так – хорошо. С дровами, правда, геморрой. Повырубали. Только голубые ели у кремлей да во внутренних зонах, а там поди попробуй нарубить! Про гречку забыли, и про пшенку забыли, про картофель в декабре и говорить нечего, а слова Гимна, написанные поэтом, на гимны неугомонным, помнили – смешные такие словечки, – но, не приведи Господи, коль не упомнишь словечки эти, пойдешь в «холодную» на пару лет доучивать; и молитвы помнили, а кто памятью стал слабеть, тем от щедрот Московский Епархии выдавали Молитвословы. – Бесплатно! Соль ещё была – по карточкам, сахаром же снабжали только инвалидов последних двенадцати войн (мало их, сердешных, осталось, поумирали в одночасье) – 500 граммов в месяц, да первым обчипенным и активистам «Единой и Неделимой», но тем – по 650 грамм. Так что жили хорошо и весело. По утрам Гимн гремел – коровы пугались, а людям радостно: значит процветает родная земля, и враги-супостаты не сунутся. И всюду личики Лидера Наций – Отца родного развешаны, такие забавненькие, прямь енотик безволосый. И ещё выбора без остановочки, как часы, идут, а это самый большой праздник. К выборам раз в четыре года одежонку новую, китайского производства давали – мала, как всегда, та одежонка была, да и рвалась тут же, так ручонки россейские знать не отсохли – и надставят, и отштукатурят. Всё приятно свеженькое надеть в День Всенародных Единодушных. А к одежонке и рис полагался – два кило! Дай Бог здоровья китайчатам. Ну а главное дело – пивком можно затовариваться. Закон не оговаривал, со скольких лет дозволено пиво гражданам выдавать в день Единодушных, хоть мальцам, хоть завязавшим, хоть усопшим – лишь бы тело предъявляли. В другие дни можно было, конечно, купить, но мороки – поседеешь: и в непраздничные дни нельзя, и утром нельзя, и вечером нельзя. Только в полдень, а как с работы убежишь в полдень, если охрана китайская на каждом шагу, да и чипы эти долбаные тут же настучат. Из-под полы пива – навалом, но там и дорого, да и как проверишь: купишь бутыль за пол месячного оклада, придешь домой, разложишь тарань – вот этого добра оставалось вдоволь, – закроешь двери-окна, чтобы ни одна душа, нальешь из самовара самогончика синеватого, как туман предрассветный, опрокинешь стакан, хочешь пивком залакировать, а в бутылё вместо пива моча ослиная. У, бляди! Посему на выбора тащили всех – и грудных детей, и убогих, и обезноженных – на себе несли, и ловили бродяжек, и те за тарань-другую соглашались идти с тобой, как деверь или свекор. Наиболее суетливые по мешку тарани за день зашибали, чтоб потом толкнуть в Сельпотребсоюз – вот тебе и бродяжки. А на кого бродяжек не хватало, так те шли в дома «душевно ущербных» или «умственно удрученных» и там за полкило китайского риса – не жалко, жрать все равно невозможно – или за те же пять таранек можно было взять одного подопечного – лишь бы буйного не подсунули – всё лишняя бутыль пива… Слава Богу, паспорта отменили, и проверить, сват тебе али шурин сей бродяжка или ущербный на голову политический, было затруднительно. Самое простое – брать детей, которых родители не уберегли, не упрятали от органов всевидящих. В «домах воспитания и ублажения» вынужденных сироток за одну тарань отдавали: все равно кормить их было нечем. Проверяльщики понимали, что люди мухлюют, как же на Руси без этого, но смотрели сквозь пальцы: праздник, самый большой праздник – Единодушные и Всенародные Свободные Выборы – надо людям послабление дать, пусть радуются и благодарят Лидера – Отца родного.