Иджим - Роман Сенчин Страница 52

Снегом пахнет все явственней. Неужели пойдет… Да уж хоть бы – пора, пора.

Топор поставил на предназначенное для него место в сенках, рядом с другими инструментами. Зашел в избу.

Жена чистит картошку. Тут же сообщила, как важную и радостную новость:

– Курицу целиком сделать решила, в жаровне.

– У-у, – кивает Виктор Борисович, но для порядка высказывает сомнение: – А не жестковата будет? Зубы-то не молодые.

– Да ты что! В ней жир один, совсем обленившаяся была… Я часть жира срезала, для супа или в кашу… Ничего-о, сжуем и не заметим.

– Сжуем… – И Чащев объявляет свое известие: – Приближается вроде снежок. Сегодня в ночь должен. У тебя-то всё убрано, а то завалит.

– Сто лет как убрано, перебрано… Единственное, кадку надо в сенки бы закатить. Там где-то три четверти. Завтра уж докрошу.

Потихоньку, ступенька за ступенькой, подняли кадку на крыльцо, с крыльца – в сенки. Поставили в угол. Жена накрыла ее деревянным кругляшом, а Виктор Борисович водрузил сверху тяжеленный, заранее омытый кипятком булыжник.

– Готово…

Потом кормил животину. Кроликам дал сена и по маленькому куску черствого, посыпанного солью хлеба. Свинье, псу Шайтану наладил того же, что и утром. Сонным курицам сыпанул горсть дробленки (они и так, видно, сытые, наклевались под клетками).

Солнце, наполовину скрывшись за поросшими березняком и осинником холмами, шлет селу напоследок жиденькие лучи. Ничего они уже не в силах обогреть, расцветить, сделать веселым. Наползают сумерки. Снеговая, тяжелая полоса все ближе. Теперь это даже не полоса, а стена скорее. Стена из плотных, спрессованных туч. И ветер не порывистый, не игривый, а серьезный, размеренный, деловитый. Он не торопится, не балует с деревьями, травой, проводами, он идет со спокойной решительностью, не обращая внимания на пустяки.

Дела переделаны. Три охапки дров лежат в избе за печкой – это на утро, чтоб не бегать за ними по холоду. Вот-вот жена позовет ужинать. Виктор Борисович предложит пропустить по рюмочке. У нее, он знает, припасено. Под курятинку.

Поедят, почитают газеты, потом поделятся друг с другом впечатлениями о прочитанном. Кого-то поругают, кого-то похвалят. Попереживают, как там дети, внучата, подосадуют, что давненько не было писем. Только, в общем-то, летние телеграммы: доехали до дому нормально. А ведь уже прошло-то два месяца… Потом Виктор Борисович выйдет на крыльцо, перекурит, проверит, какая погода. Если почувствует, что крепко ниже нуля, скажет жене: пора, однако, готовиться резать свинью. И жена, как всегда, забеспокоится, кого звать помочь, а Виктор Борисович отмахнется: да справлюсь один, силенки есть пока. Потом будут укладываться спать, нехотя, словно бы по чьему-то велению. А там и новый день, новые дела, события. Мелкие, малозначительные на первый взгляд, но из них и складывается жизнь. Конечно, хочется, чтоб было больше событий хороших, хотя без плохих и хорошие не так радостны. Как бог даст…

Снова вспомнился разговор с сыном. Не тот, когда дрова пилили, а позже, уже в последний вечер перед отъездом. Выпили тогда, вот он, видимо, и разговорился… Сидели на завалинке, как раз здесь же, где сейчас сидит Виктор Борисович. Перед глазами, в низине, озеро, на том берегу домишки, огороды; дальше – холмы, за которые так же почти, но по-другому, по-летнему, уползало солнце. Приятная свежесть волнами накатывала с озера, тесня дневную жару… Сын начал с незначительного вроде, напоминающего анекдот:

«Тут с Юлей после работы встретились у подъезда, случайно, в одно время как раз вернулись. Решили пива взять, кассету, чтоб фильм перед сном посмотреть. У нас видеопрокат в соседнем доме… Купили четыре бутылки легкого, Юля в прокат зашла, а я задержался что-то… да, сигарету докуривал. И так смотрю, люди из троллейбуса выходят и к киоску за пивом, а потом – в видеопрокат. Как, понимаешь, сговорились. И я тогда понял. Да, понял и испугался, жутко стало. У всех позади день на работе, а теперь пиво, видик и сон, а утром завтрак на скорую руку, работа и дальше опять пиво, видик, сон. В выходные, если силенки есть – на дачу, а лучше – на диване валяться, сил набираться для новой недели… И, понимаешь, отец, ничего особенного я, например, не делаю на работе, а усталость, как будто… На троллейбусе пять остановок проехать и то каторга…»

«Город так действует, – объяснил Виктор Борисович. – Я тоже как в город съезжу, потом голова сутки гудит». И он хотел в полушутку, но и с тайной серьезностью предложить: «А перебирайтесь сюда! Избу купим, отремонтируем, бычков разводить будем или, лучше, кроликов». Но не сказал вслух. Догадался, что сын лишь поморщится и отмахнется. Нет, это надо говорить не сейчас, а позже. Но и позже… Когда? Сыну сейчас тридцать шесть. Должность у него хорошая, место надежное, завод их пережил все эти катаклизмы переходные, закрывать его не собираются. Наоборот, расширяют производство. Значит, работать там сыну до пенсии. А потом, может, и переберутся со своей Юлей сюда, квартиру оставят дочери. Хм, только самому-то Виктору Борисовичу сколько тогда будет-то? Под девяносто. Н-да, какие уж бычки тогда, кролики…

Сын же продолжал негромко, не спеша, но с напряжением, будто говорил через силу, по какой-то внутренней необходимости, когда слова, хоть и принося боль, все же дают некоторое облегчение:

«Спираль такая, отец, получается, понимаешь… Как вон у вас в плитке. И по ней вращаешься изо дня в день, изо дня в день. И любая мелочь, которая не ежедневна, она до неразрешимой проблемы, чуть ли не до беды разрастается… Тут дверь в ванную отвалилась. Шарнир верхний лопнул, она упала, и нижним шарниром кусок косяка вырвало… Ну, полчаса работы, если собраться. А я просто охренел, понимаешь… Такая растерянность вдруг, безвыходность. Стою, смотрю на эту дверь, на косяк, и ступор какой-то… В итоге вынес ее на балкон, вместо нее тряпку повесили. И месяца два так жили, потом Юля начала постепенно: «Дверь надо наладить». Я отмалчивался, она сильнее: «Наладь дверь, в конце концов. Невозможно же!» Вплоть до скандалов доходило, даже дома один раз не ночевал. А чем кончилось, хм… Иду как-то по улице, и мужичок разные вилки, розетки, шурупы продает, ну и шарниры есть. Купил я две пары и сделал… И не то что я лентяй какой-нибудь, а просто не входит ремонт двери или там еще подобное в набор моих ежедневных дел, вот и… Понимаешь?»

Виктор Борисович молча кивнул. Он и сам всю жизнь сталкивался с этим, пытался бороться, зная за собой, как подчиняется графику, распорядку, автоматизму. Этот автоматизм и в деревенской жизни есть, но когда работаешь на производстве, когда знаешь расписание троллейбуса и рассчитываешь свои дела по его прибытию и отбытию, автоматизм заслоняет остальное. И жизнь становится узенькой, да, как вот действительно проволочка плиточной спирали… А сын выдавливал слово за словом, забытая сигарета тлела меж пальцев.

«Вот говорят – друзья, любовь, круизы, романы, любовницы… M-м, у нас, я как-то уже рассказывал, традиция такая, еще с института… Собираемся раз в месяц, во вторую субботу, в бане. У нас там есть хорошая и недорогая… Человек пятнадцать было сначала… Ну, парились, пивко пили с воблочкой, рассказывали, что за месяц произошло, анекдоты, само собой… Хорошо, по-простому… А вот последние года три почти никто не приходит, да и я пару раз в год – если вспомню, и то хорошо. И сидим, пиво сосем и молчим. И вроде не стали чужими, а просто, понимаешь, нечего рассказывать, анекдотов на языке нет… Женщины… Женщины тоже… даже и не замечаешь их. Тогда вот с Юлей у подъезда столкнулся, и в голове: «У-у, какая женщина!» Бац! – да это жена ведь моя! Подошел и не в щеку, как обычно, поцеловал, а в губы. Она аж испугалась: «Что случилось?» – «Мадам, – говорю, – разрешите пригласить вас в бильярд-клуб на партию американки». А она ведь здорово в бильярд играла когда-то… «Ох, голова раскалывается, – говорит, – устала, трудный день был. Давай лучше дома. Пива возьмем, чипсов, фильм хороший… Тем более, я Наташу к подруге с ночевкой отпустила. Завтра у них двух первых уроков нет». Ну, купили пива, чипсов, фильм хороший так и не выбрали, взяли, какой по телевизору рекламируют, а он совсем дерьмо оказался… Тихий, уютный вечер вдвоем провели, необычный такой… Только, понимаешь, от этого еще как-то тоскливее. Хорошо – это значит необычно. Синонимы, да!.. И ведь все же, отец, так живут. По крайней мере, кого вижу…». – «Хорошо… – Виктор Борисович, произнеся это слово, замялся и кашлянул – не очень оно подходило к тому, что собирался дальше сказать, но другого не нашел и повторил: – Хорошо, что видишь. Многие, большинство, и не видят, и не чувствуют. Наоборот, рады, что так все течет. Надо сильным, очень сильным быть, чтобы жизнь разнообразить, из спирали этой выбираться узенькой».