Могила для 500000 солдат - Пьер Гийота Страница 52

— Если откажешься, партизан будет преследовать тебя до самой смерти: повсюду — черная точка. Отныне только страх царит в этом мире: в горах мы сожгли сто деревень, разграбили урожай, съели даже зеленые плоды, рядом со мной корчится юный партизан, я смеюсь: я его ударил.

Меня считали убитым, но я вернулся; еще немного, и я стану царем. Я снова разожгу костры. Прикоснись к бархату знамени. Теперь — больше сострадания. Живите, вытягивайте руки, напрягайте мышцы. Увы, чтобы вызвать страх, нельзя надевать голубое.

Мы идем — и поля, дороги, улицы, дворы, спортивные площадки наполняются пленными, трупами, прокаженными; мужчины, женщины, дети выходят из деревянных домов, раздеваются, надевают свои старые лохмотья. Тень на теле, тень внутри; нож, газ, псы. Уничтожить. Пусть от убийств слезы хлынут из ваших глаз, вы, собаки, возлюбленные Божьи скоты; во время сиесты, присев на корточки у ваших кроватей, я трогаю кончиками пальцев ваши запястья, измазанные кровью и собачьей слюной; они еще дрожат от ударов, их охватывают ремешки, растянутые суками в течке. Верьте мне или убейте меня.

Ад рождается вокруг меня, вздымается, растет. Адская трава. За оградой страха — пустыня, где стерилизованные женщины и мужчины ложатся с открытыми ртами, чтобы умереть… отравленные воды испаряются с лона земли, из ее недр. Адские цветы. Армия разлеглась на глине, бутылки и ножи сверкают между ног солдат; кровь под дождем, собаки кусают детей за колени; партизаны тянут женщин тростями за шею. Тяжелая железная дверь открывается, из тьмы, как тяжелые воды, изливаются две сотни сплетенных между собой обнаженных трупов… толпа детей с обритыми головами, в лохмотьях, ноги перемазаны дерьмом, идет по песчаной дороге, старшие поддерживают младших; сбежав от женщин, ухаживающих за ними, они швыряют камешки в песок. За ними дорожный каток, управляемый молодым партизаном со слюдяным козырьком на голове, катится между пористыми лугами, по которым мечутся истощенные лани. Девочка, которую поддерживал рыжеволосый мальчик, падает на песок; мальчик наклоняется над ней, каток приближается, девочка неподвижно лежит на песке, заколотые волосы падают ей на лоб; мальчик поднимает глаза, видит бензин, капающий из-под желтого капота в слепящих солнечных лучах, он хватает девочку под мышки и тащит ее на обочину; партизан смеется, раздвинув ноги на железном отполированном сиденье, каток настигает девочку, гусеница подминает ногу, почерневшая голова бьется в руках мальчика, гусеница отбрасывает его на землю, давит его спину, кровь и мозг из раздробленной головы брызжут на разрытый песок. Вечером все остальные дети загнаны в камеру пыток и подвешены на крюки со скотобойни; маленькие тела корчатся в резком свете прожекторов — кровь забрызгала неоновые лампы — потом затихают; приходит молодой партизан с козырьком на голове, голый до пояса, с топором в руке; он кромсает колени и запястья казненных детей, его руки, его торс покрываются кровью и ошметками плоти; под ногами каждого повешенного лежит кучка окровавленных обрубков: жилы, мышцы, кости; тела сняты с крюков, разложены на полу; женщины — шлюхи и медицинские сестры, выгнанные с работы — садятся на обнаженные трупы и, тихо вереща, сдирают с них кожу. Они вырывают их зубы и глаза крюками и клещами, потом гениталии для коллекции коменданта. Ногтями, некоторые — зубами, они раздирают нежную влажную кожу. Молодой партизан с легкой усмешкой опускает и поднимает козырек над глазами…

На взлетной площадке солдат ждут грузовики; солдаты выпрыгивают, вытирают ладони о гимнастерки, подтягивают ремни, плюют на шоссе; вокруг затемненной площадки высятся белые стены штаба, под ними ходят заспанные часовые, шум винтов разбудил их, потом усыпил, потом снова резко разбудил, ветерок сдувает в пропахшей дерьмом полутьме пыль с прожекторов и будок; в будке часовой топчет сапогами настил, устланный журналами, комиксами, местными газетами, заляпанными спермой и блевотиной, засыпанными апельсиновыми корками и скорлупой орехов; он поглаживает влажные складки штанов между ног, на бедрах и ягодицах, его ладонь опускается до колена и по ляжке поднимается к ширинке, расстегивает ее и скользит к члену, твердеющему от прикосновения пыльной, грубой руки; сердце учащенно бьется. Шум шагов, бряцание оружия.

Он вынимает руку из ширинки, ждет, шаги удаляются, он снова погружает ладонь; ткань штанов трется о дерево, разрывается о гвоздь, он кладет автомат на бортик, потягивается, разминает ноги, садится на корточки, хватает киножурнал, кладет его на бордюр, разлепляет страницу, смотрит на фотографию шлюхи, прислонившейся к стене вестибюля публичного дома, раскрывает ширинку, из нее вылезает твердый, подрагивающий член; солдат касается его пальцами, ладонью, пригибает его к краю ткани, ласкает у основания; напрягшись, привстав на кончиках пальцев, прижавшись спиной к стенке, он сжимает член двумя руками и трет его; бриз раздувает страницы, шлюха, лицо которой пересекает складка, словно корчит рожи, солдат улыбается, волнующая, детская влажность разливается по бедрам, ползет вниз; перед будкой порхает большая синяя бабочка, солдат сильнее трет член, запах спермы разливается по его груди, пот струится по его горлу и под коленями, ест его глаза. Брызжет сперма, капли падают на дерево настила и на штаны, струя крепнет, изливаясь сгустками на доски; солдат переводит дыхание, сдавливает головку члена, в судорожных сокращениях из него изливаются новые капли, легкие, горячие, прозрачные; солдат снимает каплю с головки члена и, дрожа, затаптывает ее сапогом в пыль; ветерок освежает пот на его лбу, горле, руках; обмякший член лежит между ног на смятой ткани; синяя бабочка пролетает над горячей и влажной ладонью солдата, садится на бордюр, привлеченная запахом семени, его теплом и дрожанием кожи; солдат берет член, катает его по ладони и засовывает в ширинку, застегивается, трет раскрытые ладони, вздрагивая всем телом, одиночество обрушивается на него, шлюха на странице корчит рожи, он берет журнал, швыряет на настил, проводит рукой по стриженым волосам, хватает автомат, вешает на плечо, выходит из будки и идет вдоль стены здания. У его ног журчит родник, заключенный в железное кольцо, он присаживается на корточки, влажный член под тканью катается по ляжке, смачивая ее; солдат погружает руки в родник, автомат бьет по железу, солдат быстро встает; по склону поднимается группа солдат; в перерывах между криками петуха слышны отдаваемые приказы. Солдаты проходят перед будкой. Часовой, поставив ногу на железное кольцо, вдыхает запахи пороха и крови, исходящие от их бедер и стертых подмышек.

Прошел последний солдат… Море, снова море, ткацкий станок, песок засыпает брошенные шины, по пучкам чертополоха ползают тли, горизонт в изломах свинцовых волн, вспышки, туман, водная гладь. Теплое море: на лице часового — испарина, море налегает на берега вокруг острова.

Чайки, остудите море, укройте крыльями мои горящие виски, я вгрызаюсь в ваши грязные перья, пожираю вашу пресную плоть, вытянув руки, измазанные лоснящимся сырым жиром. Пробейте мне клювами мочку уха и ключицу. Смешные и мудрые, вы парите неподвижно над тростником, согнутым, увлажненным ветром, я ползу по глине, с каждым рывком оставляя за собой клочок одежды, усеянный мухами, я радостно хватаю ваши лапы зубами и перекусываю их.

На берегу огромная чайка лежит на спине у костра, лапы в песке.