Могила для 500000 солдат - Пьер Гийота Страница 51

Кругом шакалы, завывая, пожирают тела, уткнувшись мордами между ног солдат, волочат трупы за руки, за волосы к кустам, потом, обожравшись, срут на них и, загребая задними лапами, забрасывают дерьмо землей. С набитыми брюхами они спускаются к реке, заходят в воду под пыльными пальмами и пьют большими глотками.

В горах, сжимая в руках винтовки, повстанцы вслушиваются в перестрелку, в крики рукопашной, в завывание шакалов…

Три вертолета, присланные из Энаменаса, кружат над ущельем, они опускаются, садятся на песок, солдаты выпрыгивают из кабин, гранаты и фляги, блестящие на их ремнях, сталкиваясь, звенят; солдаты трут глаза, зевают, потягиваются, поднятая гимнастерка обнажает живот, пупок, подъем бедра, складки кожи между ремнем и перекрученными лямками; винты, замедляя вращение, сдувают песок и траву, вода дрожит, тень винтов рассыпается по серому мраморному утесу на другом берегу реки, стирая уступы и обвалы; прожектор обшаривает скалы, проснувшиеся в гнездах птицы дрожат и растерянно кричат, вылетают и мечутся, словно под бомбежкой. Солдаты, склонившись над трупами, отделяют своих от чужих, заворачивают останки убитых в куски брезента, открывают им рты и вставляют между зубами металлические пластины с выбитыми на них именами, несут трупы в кабины. Некоторые отворачиваются и блюют на кусты дрока; волоча кровавые свертки, они бегут в вихре, поднятом винтами, загребая сапогами гальку и высохшее дерьмо, руки под закатанными рукавами покрыты татуировкой — черепа и голые женщины; отрыгивая пиво и паштет, они чешут, бормоча ругательства, между ягодиц и в паху:

— Эти блядские глисты, жрущие зад, эти вши, жрущие перед.

Порыв свежего ветра пробегает по их голым рукам, стекая, как молоко, по запястьям; в высокой траве бежит шакал, его серая голова скачет над колосьями, облепленными жуками. Солдаты достают из кабин лопаты, идут на место схватки, забрасывают землей окровавленные лоскуты, кровь брызжет из-под их подошв.

На медленно вращающихся, дрожащих над их головами винтах отражается лунный свет. Офицер подходит к реке, ковыряет тростью песок, птичка, оглушенная шумом винтов, порхает у его сапог, офицер наклоняется, подбирает птичку, расстегивает верх кителя, кладет трепыхающуюся птичку под рубаху.

…Волнующаяся трава, опрокинутые бороны, блеск неба, осколки стекла в таящей опасность листве, карабкающейся по берегу, вырывающейся на черную землю, увязающей, задыхающейся в тростниках, шелестящий бунт, розовые стяги рассвета и крови, шприцы под мышками, пронзительный крик, полуденная блевотина на жужжащих кустах ежевики…

Положив головы на дрожащие борта вертолетов, солдаты на корточках дремлют, вздрагивают, руки на коленях, по бедрам, по груди струится пот, волосы смяты каской…

Пальмы взлетают, плывут по ветру, приближается дождь, буря вырывает с корнем красную траву; два солдата, охраняющие гробницу, спят стоя, прислонившись к камню. Я обезоруживаю их, они открывают глаза, улыбаются, позволяют себя связать; камень блестит, по грязному склону горы катятся стволы деревьев, в глубине долины дикие кони топчут листья салата, волки шастают по сену, шуршат надкрылья и усики насекомых, я вглядываюсь в глаза солдат; во дворце из золоченого дерева женщины застилают постели, простыни надуваются, скользят, шлепая по позолоте, во дворе в бочках шевелятся свиньи, кругом порхают пташки, солнце дрожит в синеве, вопят пленные, лежащие в курином помете; ребенок, закованный в броню, затянутый в кожу, тычет в них палкой, они замолкают, тянут к нему руки, разжимают кулаки, из них выпрыгивают лягушки, их песня затихает в грязи; ступни пленных закованы в железные колодки, вбитые в землю; смеркается, ребенок в доспехах падает в пыль перед ними, тени вечерние, смертные тени, пепелище; они чувствуют на губах его поцелуи, река уносит обрывки красной коры и кричащих обезьян; на большом колесном пароходе — синяя облупившаяся краска, ржавое железо, лужи мазута — плывет торговец тканями и рабами; он сидит за пюпитром, один солдат отрезает ткань, другой отрубает рабу ладонь, руку или язык, третий заворачивает каждый отрубленный член в ткань и кидает кровавые ошметки рыбам, поднимающимся из желтой воды; торговец считает, взвешивает, записывает; свертки сложены в кучу на корме, у рулевого колеса, такелаж забрызган кровью; вдоль реки колышутся деревья, звери тяжело поднимаются из-под листвы и скользят к воде, черные и охровые глиняные горы рушатся в подсиненную солнцем воду; тишина, слышно лишь тяжелое шлепанье зверей по грязи, испещренной отпечатками копыт, когтей, хвостов, крыльев, клыков.

Голый ребенок стоит, смеясь, на постели, его ноги зажаты между бедер лежащих отца и матери, служанка спит, прижавшись щекой к ладони; отец ворочается, и ребенок писает ему прямо на лоб, мокрые простыни блестят в лучах солнца, под окном проходят две белые лошади, ветер шевелит их гривы.

Бежа кричит в глубине долины, вокруг него — кости его детей, ветер раздувает пепел, по скале ползет блестящий зеленый рогатый жук; Бежа плачет, вдали, за долиной, под белыми домами, как волны, стелятся травы, белая дорога покрыта мертвыми ящерицами, по ним ступают сандалии детей и туфли теннисистов; в бочках хрюкают свиньи; между островами льется синева, континенты сближаются, боги смешивают священную слюну, лягушка, измазанная золой, прыгает по костям. Бежа садится на бронзовый стул, кости бренчат по его шее, два раба, закутанные в ткань, толкают пленника к его ногам, он отворачивает голову от этого мерзавца, измаранного дерьмом, с ноздрей, пробитой петушиным клювом:

— Возьмите оружие и убейте двух солдат перед гробницей, потом вернитесь и убейте этого пленника, тела бросьте в воду после того, как по реке проплывет пароход.

Два раба в дымящейся на солнце одежде бегут по саду между высокими белыми цветами и плотоядными растениями; за цветочной клумбой хрюкают свиньи, опьяневшие от вина, сохнущего внутри бочек; вверху морской ветер развевает знамена, соль разъедает шесты и сваи. Два солдата убиты, горячие ружья дрожат в потных руках; пленник подскакивает, прижав руки к животу, его череп раскалывается на мраморе пола. Рабы, босые, с голыми руками, слизывают перед королем Бежой соль со своих губ; три трупа покачиваются в кильватерной струе парохода; к колесу привязан раб, с каждым оборотом он, задыхаясь, пуская слюни, погружается в воду; на корме, у рулевого колеса в гнилостной пыли дымится груда свертков. Гробница пуста, на песке копошатся трупные мушки; со стен свисает лишайник, тяжелый от личинок.

Король Бежа испугался наступления ночи, он поднял руки и сказал окружавшим его рабам, солдатам, женщинам:

— Трогайте, трогайте меня все, чтобы мне не умереть в одиночестве.

Он умер, рот ему забили свежими опилками, ноги его отрубили и отдали рабу, которого король оскопил за убийство своих детей по приказу торговца тканями.

Ребенок в доспехах, растолкав женщин, забирается на кровать, сперва он гладит рукой золоченую спинку кровати, потом натягивает одеяло на железный панцирь и засыпает. Под канистрами с бензином разгорается пламя, оно охватывает их, джипы медленно едут среди расщепленных кактусов, на стартере дрожит большая красная бабочка, антенна рации рассекает синий воздух. Я не могу пошевелить губами, слизать с них соль, потрогать грудь и зеркало — это запрещено. Добраться в Лептис Магна до захода солнца; приговоренный к смерти, вдали от матери, от родной деревни; тело разорвут на части и съедят, женщина занимается любовью с куском его мяса, потом пожирает его, не касаясь руками, вместе с мухами и глистами; даже после смерти тело остается желанным, пригодным в пищу, нужным. Отпусти мою руку. Когда я был жив, они рвали меня на части, отрезали куски от ляжки и уносили, каждое утро они открывают мое подземелье, подходят ко мне с ножами и клещами, я — покорный зверек, дрожащий на окровавленной соломе. Их дыхание на моей ободранной руке, они поют, подняв ножи… Нужно идти за проклятым знаменем по цементной платформе над каналом.