Рыбари и Виноградари - Михаил Харит Страница 51

Улучил Иван момент, когда доктор отвернулся, да и сбежал, как был, в одной рубашке белёхонькой. Бежит коридорами, да вбежал в комнату чёрную-чёрную. Видит, сидит там писарь за столом, в одеянии тёмном, траурном, голову патлатую смоляную клонит. Грамоты бумажные разглядывает да переписывает, а на Ивана не смотрит.

Оробел Ваня. Вдруг это и есть сам Господь всемогущий? Долго стоял, вечность, наверное. Наконец писарь поднял усталые красные глаза, и понял Иван, что это баба:

— Вам назначено?

— Чего? — совсем испугался Иван.

— Пропуск есть?

— Чего? — повторил Иван.

— Бюро пропусков внизу, — ответила и вновь погрузилась в бумаги.

Иван испугался, что будет стоять ещё вечность. И оказался прав. Наконец баба подняла усталые красные глаза, словно увидела просителя впервой:

— Вам назначено?

— Я к Господу, — зачастил Иван, — за счастьем! Коли хочешь меня палачом казнить, так я уже умер. Позволь лишь Самого узреть. Бог есть?

— Бога нет.

— А когда будет?

— Он Пребудет Вечно.

— А сейчас есть?

— Нет.

— Как нет?

— Не знаю, — утомлённо сказала. — Он Непознаваем, Непостижим, Есть и Нет, Всегда и Никогда, Тут и Нигде, Всё и Ничто…

— Господи, помоги! — взмолился Иван и заплакал горючими слезами.

Пала слеза на бумаги, и заверещала женщина:

— Грамоты не порть! Казённые! Иди к Главным, в «Королевство Чудес».

— Слава Богу — обрадовался Ваня — А где Главные?

— Здесь, — кивнула на странно сияющую в дальнем углу чёрной комнаты белоснежную дверь, перламутром да брильянтами украшенную. — Только там заперто. Всегда.

Неожиданно из-под двери показался кусок пергамента. Женщина-писец подскочила и принялась вытаскивать, проворно таща за край. Скоро у неё в руках оказался объёмный свиток.

Она бросила быстрый взгляд на текст и пробормотала смущённо:

— Иди уже, мил человек. Мне ещё переводить с басурманского. Понять бы ещё. Ведь и я no-ихнему не очень. Ох уж эти трудности перевода да разночтения…

Ваня на цыпочках подошёл к двери. И ничего не услышал.

Зато вдалеке увидел лестницу белокаменную, в высь уходящую. Как же он её сразу не приметил? Осторожно пошёл Иван по ступенькам вверх, и никто его не остановил.

Долго шёл Иван. Вокруг облака, ветер сказки нашёптывает. Ночью звёзды мигают. Наконец дошёл до двери царской, золотой, с узорами иноземными. Кажись, буквы написаны басурманские: точечки, палочки да загогулины. И даже объяснять не надо, что дверь эта — Главная, и Всемогущий там сидит.

Тихо, на цыпочках, подошёл Иван ближе, и дверь распахнулась. Оттуда — сияние яркое, без цвета и красок. Или, наоборот, все цвета в нём собраны. Пусто в комнате, лишь трон королевский, да стол перед ним накрыт на три прибора. На тарелках лежат три хлеба. Откусил он от каждого хлеба по маленькому кусочку да и спрятался за дверь.

Вдруг прилетел орёл, за ним сокол, за соколом — голубка. Сели за стол кушать. И говорят между собой по-птичьи. Ничего Иван не понимает. Может, заметили, что хлеб почат. А может, о своём о чём толкуют. Вдруг видит: орёл ему крылом машет. Подошёл Иван. Опять ничего не разумеет: щебечут птицы, клювы разевают, головами вертят. «Чирик-чирик. Курлык-курлык. Тчщ-тчщ. Йуд-хей-вав-хей…»

Не умеют по-нашему. Рассерчал Иван, решил показать неразумным, как люди говорят. Сел на кресло царское, кулаки в стол, да и закричал в голос. Страшно получилось, сам себя испугался:

— Счастья пришёл искать! А его нет!

Испугались птицы, вспорхнули, улетели.

Сидит Иван на троне небесном, в сиянии грозном, из глаз молнии сыплются:

— Где тут Бог?!! — кричит. — Зря, что ли, я умер?..

И вдруг понесло его куда-то. Вокруг красное, чёрное, белое, липкое, кровавое. И закричал Иван:

— А-а-а-а!!!

И родился ребёнок, наследник у царя-батюшки. Иваном-Царевичем назвали.

Максим нарисовал вилкой на бесценной скатерти таинственный узор.

— Вот оно какое — загадочное «Дерево сефирот», — шепнул он собаке.

В это время человек, похожий на Авраама, опять нарисовался на фоне алкогольного тумана и с лёгкой улыбкой полных, слегка изогнутых губ внятно произнёс:

— Если я правильно понял, конкретных опасностей, грозящих мирозданию, не замечено?

В самых простых замечаниях рава Штейна чувствовалась ирония. Вдобавок, в силу национальных особенностей, он всегда формулировал вслух то, что у других пряталось на задворках ума. И этим изрядно возбуждал ситуацию.

Стараясь сделать это незаметно, барон бросил быстрый взгляд на жену, как запутавшийся артист с надеждой вглядывается в окошко суфлёра. Чем тут же привлёк всеобщее внимание к баронессе.

— То, что не проявляет себя явным образом, намного страшнее, — веско заметила мадам.

— Конечно. Вы абсолютно правы, — облегчённо согласился рав Штейн, кивнув официанту на свой опустевший бокал.

Многие последовали его примеру. После новых разъяснений обстановка стала совсем непринуждённой. Каждому хотелось внести свою лепту в планы спасения человечества.

Поэтому решили приступить к главному блюду: стейку из тунца минутной обжарки в сезамовых семечках и крупной морской соли. Сытый главнокомандующий — залог успеха военной компании.

После поддержки жены барон вновь обрёл уверенность, как военачальник, обнаруживший, что война чудесным образом выиграна:

— Предлагаю поручить разобраться с ситуацией оперативной группе в лице мадам Ольги Меретовой и месье Вадима Кротова.

— Поскольку реальной угрозы нет, группа должна быть усилена, — решительно заявил рав Штейн.

Барон внимательно взглянул на того, пытаясь обнаружить сарказм. Несколько секунд они не мигая разглядывали друг друга, словно дети, играющие в гляделки. Никто не дрогнул. Первой сдалась кукушка в часах. Она нервно выскочила и прокуковала ничью, затем повторила восемь раз для глухих.

Гости вздрогнули. Привыкнуть к страшным звукам механического чуда было невозможно. Да и выглядела птица ужасно: взъерошенные перья на голове, похожие на петушиный гребень, клюв, острый, как у дракона, длинный раздвоенный змеиный язык и глаза навыкате. Её «ку-ку» отдавало замогильным кашлем, а где-то в глубине механизма стонали, скрипели и рыдали поджариваемые грешники.

Немецкий часовщик Кеттерер, создавший подобные часы в начале XVIII века, первоначально задумал сделать главным действующим лицом петуха. Однако хриплое «ку-ка-ре-ку», похожее на кашель из утробы устройства, пугало посетителей. Пришлось делать более миловидную и простую в звучании кукушку, а часы с чудовищным петухом остались в единственном экземпляре в коллекции барона. Ему нравилось.