Цинковые мальчики - Светлана Алексиевич Страница 51

* * *

– На юге у моря увидела, как несколько молодых парней ползли на руках по песку к морю… Ног у них было меньше, чем их самих, вместе взятых… И я не пошла больше на пляж, я не могла там загорать, я могла там только плакать. Они ещё смеялись, хотели ухаживать за девочками, а все от них бежали, как я… Я хочу, чтобы у этих ребят все было хорошо. Чтобы они знали: они нужны нам такие, какие они есть. Им надо жить! Я люблю их за то, что они живы.

* * *

– У меня там погиб единственный сын. Я утешался тем, что воспитал героя, а если верить вам – не героя, а убийцу и захватчика. Что же получается? Мужество и отвага наших сыновей, когда они, смертельно раненные, взрывали гранату у себя на груди, чтобы не уронить чести советского солдата, или ложились на гранату, чтобы спасти от гибели своих боевых товарищей, – обман?!

Зачем? С какой целью вы поднимаете тёмное, а не светлое, высокое в человеке? Забыли Горького: «Человек – это звучит гордо!»?

* * *

– Как я понимаю, ваш идеал «Рембо из Тамбова»? А нас воспитывали на Павке Корчагине…

* * *

– Да, были там преступники, наркоманы, мародёры. А что, в нашей мирной жизни таких нет? Воевавшие в Афгане – жертвы, на такой оценке я настаиваю. И все они нуждаются в психологической реабилитации.

Я где-то читал исповедь американского солдата, ветерана войны во Вьетнаме, он говорил страшную вещь: «У нас в Америке спустя восемь лет после окончания войны количество самоубийц – бывших солдат и офицеров – сравнялось с количеством боевых потерь». Нам надо думать о душах наших «афганцев»…

– Миллион (или пусть даже сотни тысяч) жизней, погубленных на «той стороне», – это люди, которые боролись за свои интересы и свою свободу. И посягательства на их человеческие права не есть геройство, под каким бы «соусом» оно нам сегодня ни подавалось. Хотя там и погибнуть можно было, и проявить прочую удаль. Главный критерий: во имя чего все это? Довольно геройствовать «афганцам»! Мы вам сочувствуем. Парадокс!.. Да, угнетённые, безнравственные люди могли быть вынуждены участвовать в войне. Но они, и сами погибая, несли разрушения и смерть другому народу. И это уже не подвиг, а преступление, если хотите. Покаяние должно принести вам облегчение, участники бесславной эпопеи.

Опубликуйте моё мнение. Я хочу знать, какую грязь выльют на меня «герои нашего времени».

* * *

– Я не знаю: что мой сын делал в Афганистане и почему он там был? Ещё шла война, я об этом говорил. Меня чуть из партии не исключили. Исключили бы, если бы как раз в это время сына не привезли в цинковом гробу… Я не смог его даже похоронить по русскому обычаю… Как в старину говорили: «под образами и на полотенцах…».

* * *

– Мне до сих пор мучительно вспоминать… Мы ехали в поезде… И в купе одна женщина сказала, что она – мать офицера, погибшего в Афганистане… Я понимаю… Она – мать. Она плачет. Но я сказала: «Ваш сын погиб на неправой войне… Душман защищал свою родину…»

* * *

– Забрали детей… Уничтожили… За что? Они что – Родину защищали? Южные границы… А ты сиди сейчас одна в двух комнатах, плачь… Три года уже… Каждый день на кладбище… Там мы свадьбу играем, внуков своих бабуляем…

Звонят из военкомата по телефону: «Приходите, мамаша, орден за сына получить». Дали орден Красной Звезды…»Скажите, мамаша, слово». – «Посмотрите, – показываю орден, – это кровь моего дитенка». Вот моё слово…

* * *

– Нас ещё позовут, нам ещё дадут в руки оружие, чтобы мы навели в стране порядок. Думается, что очень скоро кое-кому придётся ответить за все! Только печатайте больше фамилий и не скрывайтесь за псевдонимами.

* * *

– Обыватель сейчас во всем винит этих восемнадцатилетних мальчиков… Вот что вы сделали… Эту войну надо от них отделить… Война была преступная, её уже осудили, а мальчиков надо защищать.

* * *

– Я – учитель русской литературы. Много лет повторял своим ученикам слова Карла Маркса: «Смерть героев подобна закату солнца, а не смерть лягушки, лопнувшей от натуги». Чему учит ваша книга?

* * *

– Из потерянных людей нас хотят превратить в надёжных защитников системы (мы уже проверены на верность ей). И сегодня снова посылают в Чернобыль, в Тбилиси, в Баку, на разорвавшийся газопровод…

* * *

– Я не хочу рожать детей… Боюсь… Что они скажут, когда вырастут? Обо мне… Я была там… Об этой войне… Война была грязная, так надо и называть её грязной… Мы промолчим… Дети скажут.

* * *

– Стыдно признаться… Вернулся оттуда, жалел, что у меня нет ордена… Даже медальки нет… А теперь рад, что никого не убил…

* * *

– У нас человек многое загоняет в подполье… Мы ничего не знаем о себе… Что, например, нам известно о жестокости подростков? Какая у нас литература, наука об этом? А зачем она нам была до недавнего времени: советские подростки – самые лучшие в мире. У нас нет наркомании, нет насилия, грабежей. Оказалось, что все есть, в полном наборе. А там этим подросткам ещё дали в руки оружие… И внушили – вот он, враг: душманская банда, душманская братия, душманское отребье, бандформирования душманов, бандитские группировки… Они возвращаются и рассказывают, как стреляли, как забрасывали дувал гранатами… Как убитые лежали… И для них это норма… Прости им, Господи, ибо не ведали, что творили…

* * *

У кого спросить вслед за Артуром Кестлером: «Почему, когда мы говорим правду, она неизменно звучит как ложь?.. Почему, провозглашая новую жизнь, мы усеиваем землю трупами? Почему разговоры о светлом будущем мы всегда перемежаем угрозами?»

Расстреливая притихшие кишлаки, бомбя дороги в горах, мы расстреливали и бомбили свои идеалы. Эту жестокую правду надо признать. Пережить. Даже наши дети научились играть в «духов» и в «ограниченный контингент». Теперь давайте все-таки наберёмся мужества узнать о себе правду. Невыносимо. Нестерпимо. Знаю. На себе проверила. До сих пор стоит в ушах крик двадцатилетнего мальчишки: «Не хочу слышать о политической ошибке! Не хочу!!! Если это ошибка, верните мне мои ноги… Две мои ноги…» Тот, что на соседней койке, говорил спокойно, тихо: «Назвали четыре имени… Четырех мёртвых… И больше нет виноватых… Нас будете судить!!! Да, убивали! Да, стрелял… Вы оружие нам вручили в „Зарницу“ играть с братьями по классу?.. Вы думали, ангелы возвратятся?!»

Два пути: познание истины или спасение от истины. Опять спрячемся?

У Ремарка в «Чёрном обелиске»: «Странная перемена, начавшаяся вскоре после перемирия, продолжается. Война, которую почти все солдаты в 1918 году ненавидели, для тех, кто благополучно уцелел, постепенно превратилась в величайшее событие их жизни. Они вернулись к повседневному существованию, которое казалось им, когда они ещё лежали в окопах и проклинали войну, каким-то раем. Теперь опять наступали будни с их заботами и неприятностями, а война вспоминается как что-то смутное, далёкое, отжитое, и поэтому, помимо их воли и почти без их участия, она выглядит совсем иначе, она подкрашена и подменена. Массовое убийство представало как приключение, из которого удалось выйти невредимым. Бедствия забыты, горе просветлело, и смерть, которая тебя пощадила, стала такой, какой она почти всегда бывает в жизни, – чем-то отвлечённым, уже нереальным. Она – реальность, только когда поражает кого-то рядом или тянется к нам самим. Союз ветеранов был в 1918 году пацифистским, сейчас у него уже резко выраженная националистическая окраска. Воспоминания о войне и чувство боевого товарищества, жившее почти в каждом из его членов, Волкенштейн ловко подменил гордостью за войну. Тот, кто лишён национального чувства, чернит память павших героев, этих бедных обманутых павших героев, которые охотно бы ещё пожили на свете».