Неаполь, любовь моя - Алессио Форджоне Страница 51

– Нельзя. Или ты ныряешь сразу после еды, и тогда пищеварение прекращается, или уже жди, пока все переварится.

Я сказал, что он мог бы стать хорошим отцом, Русский ничего не ответил.

Я закрыл глаза, и все исчезло. Открыл их.

– Я мог бы стать отцом? – спросил Русский, я почувствовал, как что-то коснулось моей икры, открыл глаза. Русский стоял на коленях, лицом ко мне, взгляд серьезный.

Я сказал, что он хороший человек, а это уже немало, потому что в мире полно мерзавцев, рожающих детей.

Я снова опустил голову на песок, Русский опять сжал мою лодыжку, я приподнялся и посмотрел на него.

– Ты мне поможешь? – спросил он, и я задумался, что он имеет ввиду.

Советы, деньги, моральная поддержка? Мне казалось неправильным просить каких-то уточнений, и потом, это было уже неважно, уже ничего не было важно на самом-то деле, потому что все погружалось в какой-то туман, за ним свет, потом свет стал ярче и ослепил меня.

Я сказал Русскому, что у нас с ним одни и те же проблемы.

Он оставил в покое мою лодыжку, и я закрыл глаза, а когда снова открыл их, солнце светило слабее и небо стало синим, светло-синим.

Я приподнялся и посмотрел на море, и от его вида мне больше не становилось плохо. Русский лежал, подложив одну руку под голову, а вторую вытянув вдоль туловища. Я взял табак и свернул самокрутку. Закурил и ни о чем не думал, только заметил, что пляж опустел, если бы мы захотели, то могли бы перенести полотенца на другое место.

Я поднялся на ноги – голова кружилась, потому что я был еще сонный и выпитая водка тоже никуда не делась.

Я пошел в бар и заплатил за большую бутылку «Перони». Снова сел и постарался не шуметь, следил, чтобы случайно не стронуть песок, потому что если бы Русский проснулся, то попросился бы со мной в воду, а я бы ему отказал, появился бы повод чувствовать себя виноватым, поэтому я был рад, что не разбудил его. Никто не должен страдать. Было несправедливо заставлять людей страдать, а я всегда считал себя человеком справедливым.

Я пил «Перони», курил и думал, что мог исчезнуть только для немногих близких людей, для тех, кто помнит меня, и как только бы они обо мне забыли, я бы перестал существовать абсолютно, и для них, и для всех остальных.

Я допил «Перони», встал и выбросил бутылку в мусор. Ноги болели, да и руки тоже, как будто меня кто-то избил.

Я вытащил бутылку из сумки-холодильника, лед уже растаял, и водка была теплой. Осталось только половина бутылки. Я выпил залпом три четверти, потянуло блевать, но я сдержался и допил бутылку. Закурил и отправился пройтись по берегу. С того места, где мы устроились, был виден только фронтон дома. Я пошел налево, и перед моими глазами вырос Везувий, он смотрел на меня и молчал. Не давал советов, что делать, а чего не делать, и я подумал, что это, пожалуй, хуже всего. Я не чувствовал, что готов, ощущал только усталость, и поэтому решил, что готов.

Шагнул в воду и шел, пока не намочил плавки, в руке сигарета. Я надеялся справиться. Потом решил, что так мне не нравится, я всегда старался смотреть правде в лицо, не врал себе, говорил, как на самом деле обстоят дела. Поэтому я вернулся, сунул в рот трубку и надел маску. Зашел в воду, повернулся в сторону Русского. Он еще спал. Я не оставил записки, и ничего не должно было намекать на то, что это был продуманный шаг. Родителям будет проще думать об этом как о несчастном случае, я всегда был невезучим, мне постоянно доставалось, что бы я ни делал. Поэтому я перестал говорить, писать, здороваться с людьми.

Я зашел глубже в воду и надел маску. Подумал, что замерзну, слишком долго до этого был на солнце, но было все равно, и я нырнул.

Стало холодно, я доплыл до буйков не останавливаясь, облокотился на них. Я уже устал, повертел головой. Посмотрел назад, на пляж, но не увидел Русского, да и вообще никого не увидел. Посмотрел вперед, и там был только Везувий, между нами несколько километров открытого моря. Я устал, слишком устал даже держаться за буек, поэтому отцепился от него и сделал несколько спокойных и даже умиротворенных гребков. Посмотрел на Везувий и поплыл, шлепая руками по воде, поднимая брызги, взбивая пену, растрачивая энергию так, как мог, заглянул в бездну моря, и она была кобальтовой, а ниже черной, как ночь. Поднял голову и посмотрел на Везувий и на небо, тоже синее, но другого оттенка, с пятнами облаков.

Меня стошнило прямо в воду, и я остался плавать в собственной блевотине. Опять стошнило, и тогда я поплыл дальше.

Легкие были на пределе, расправлялись через силу, ноги больше не двигались. Налились свинцом, их вес тянул меня вниз, на дно, в голубую бездну. Я плыл и плыл… и больше не хотел плыть, потому что у меня не осталось сил, а может, никогда и не было.

Исчезнуть навсегда. Сделать это, раствориться в лазури.

113 евро.

Благодарности

Я хочу поблагодарить этих людей и не только:

– моих родителей, которые очень уставали и много бегали;

– Валерию, которая сделала меня тем, кто я есть;

– друзей, предоставивших мне укрытие в течение того времени, которое стало самой долгой зимой в моей жизни;

– НН, всех, потому что энтузиазм и деликатность – две самые прекрасные в жизни вещи;

– Евгению, потому что Евгения – это ураган;

– Неаполь.