Неаполь, любовь моя - Алессио Форджоне Страница 49

Приготовил большое полотенце, закрыл окна, опустил жалюзи. Сел в темной гостиной и принялся ждать. Русский опоздал на полчаса. Он позвонил мне, я встал с дивана, пошел на кухню, взял панини из холодильника и положил их в сумку-холодильник, потом положил туда водку и бутылку замороженной воды. Вышел из дома, открыл дверцу и сел в машину.

– Готов? – спросил я у него.

– Всегда, – ответил он мне.

На Русском были солнцезащитные очки и гавайская рубашка, расстегнутая до пупка. Я спросил, по какому случаю он надел эту рубашку.

Мы остановились и, когда на светофоре зажегся зеленый, повернули на виа Пьяве. Машина подскакивала на камнях, которыми был вымощен подъем. На следующем светофоре мы повернули направо, на виа Манцони. Через несколько сотен метров показались дома богатеев, красивые и похожие друг на друга, лучи солнца били в асфальт и в лобовое стекло. Было очень жарко.

– Я начал собирать американский авианосец, – сказал Русский, не отрывая взгляда от дороги. – Это большая модель, кроме самого корабля есть еще самолеты и человечки, можно долго собирать, бесконечно. Хватит уже танков. – Он повернулся и спросил, почему я смеюсь.

Я ответил, что таким образом он пытается покончить со своей прошлой жизнью, так поступают женщины, когда меняют прическу. Он сказал, что я – натура глубокая, какая жалость, что не пошел на психологию.

Мы застряли в пробке, и из окон до нас долетали только шум и выхлопные газы.

– Единственное, что плохо в поездке на море, – это дорога, – сказал Русский; я спросил, понравилось бы ему жить на пляже.

Он ответил, что ему нравятся дома, где есть собственный спуск к морю, и я подумал о Ла Каприя, о «Смертельной ране», как он жил в палаццо «Донна Анна», открывал окно и видел море, сливающееся с небом у горизонта, и рыбаков, отчаливающих от пристани у его дома и плывущих навстречу новому дню. Я подумал, что никогда бы не переехал в Рим или в любое другое место, если бы мог жить в доме вроде этого.

– С Сарой? – спросил я Русского.

Он ответил, что не общался с ней четыре дня, и мы замолчали, глядя на зад голубой машины, за которой ехали. Водитель не снимал ногу с педали тормоза, красный свет задних фонарей казался блеклым на солнце.

Когда мы приехали, Русский стал искать парковку в тени. Мы поднимались все выше, удаляясь от спуска к пляжу. Место нашлось, но очень далеко. Русский развернулся и сдал задом. Мы припарковались рядом с деревом, но тень от него была маленькой, так что вряд ли мы что-то выиграли от такого соседства. Мы спустились на пляж по лестнице.

Лестница была в плачевном состоянии, приходилось двигаться медленно и осторожно. Русский нес рюкзак. На пляже было полно народа, и мы расстелили полотенца друг за другом на единственном свободном клочке земли между двумя лодками. Я выбросил осколки стекла в мусорный бак, снял штаны и майку, сложил их и положил на край полотенца, поверх сумки-холодильника. Достал все снаряжение, Русский сделал то же самое. Мы остановились на линии прибоя, помочили ноги и обсудили, что, несмотря на жару, вода холодная. Потом Русский указал на дом в нескольких сотнях метров от пляжа.

– Вот у тех есть спуск к морю, – сказал он.

В это время из маленькой калитки там вышел старик и устроился в шезлонге. Я поднял взгляд – на балконе сидела старушка в компании чернокожей женщины.

– И они ничего не делают, – заметил я.

Мы вернулись к полотенцам и сели. Люди рядом с нами принесли пляжный зонтик и теперь играли в карты в его тени. Дальше на берегу какой-то парень играл со щенком. Блондинка с красивым телом, в белом купальнике, подошла к нему и поцеловала, потом присела и погладила собаку.

– Вот бы собаку завести, – сказал я.

– Врагу не пожелаешь, – ответил Русский.

Мы засмеялись.

Я рассказал ему о панини и о бутылке водки, и Русский поблагодарил меня.

– Доставай ее, – скомандовал он, и мы немного выпили.

Водка было прохладной, но не слишком, я выпил и почувствовал, как из желудка поднялась тошнота, прокатилась по горлу.

– Сейчас мы искупаемся, потом купим две лемонсоды и сделаем пару коктейлей, – предложил Русский.

Хорошо, подумал я.

Надел водолазный костюм, застегнул «молнию», и мы вышли на берег. Русский сказал, что каждый раз, когда я надеваю водолазный костюм, люди смотрят на нас недобро, словно мы собираемся на войну. Я ответил, что народ просто завидует и, когда я куплю себе цельный костюм, подарю ему мой теперешний.

– Ух! – Русский издал звук, больше похожий на свист, потому что увидел маму с ребенком, и эта мама была чрезвычайно красива.

Мы шаг за шагом заходили глубже. Когда вода достигла уровня груди, чуть пониже ее, мы надели ласты. В этот момент Русского сбила волна, он упал в воду, зажмурился и закрыл рот.

Мы промыли маски, плюнули внутрь и смазали стекла слюной.

Русский, перед тем как засунуть в рот трубку и нырнуть, отсалютовал мне. Я повторил его жест, нырнул следом, и все вокруг стало лазурнее, и тише, и дальше, и красивее. Я зашевелил руками и взял вправо, уворачиваясь от мелькающих перед носом ног, потом глубоко вдохнул и прянул ко дну, активно двигая ногами, заметил край зеленых ласт Русского. В воде он двигался медленно, но по-своему грациозно. Я плыл рядом и смотрел на его длинные руки и туловище, он казался мне похожим на пулю. Я дотронулся до его руки. Русский повернулся и посмотрел на меня сквозь пузырьки воздуха, вырывающиеся из трубки. Сделал знак следовать за собой. От поверхности, где люди изнывали от жары на надувном матрасе, и до самого дна в воде ничего не было, все вокруг было зеленым и неподвижным, только застывшие мертвые камни. Мы доплыли до скал, дальше начиналась излучина, впереди были открытое море и Везувий. Слева напротив нас виднелись дома.

Мы нырнули и опять всплыли.

– Что скажешь? – спросил я.

– Неплохо, – ответил Русский и сказал, что хочет осмотреть скалы.

Набрал воздуха и нырнул. Правой рукой зажал нос – компенсировал давление. Я двигал ластами, опустив маску в воду. Увидел, что Русский остановился и активно шевелит руками, чтобы остаться на месте. Прижался к камню, но течение его сносило. Сменил камень, потом вынырнул.

– Там полип, – сказал он. – Прямо у крайней скалы, где я был. Большой.

Я нырнул, и мне заложило ухо. Компенсировал, но это не помогло. Я положил руки на скалу, полип хорошо прятался, и я никак не мог его увидеть. Полип можно выманить, если положить окурок у входа в нору – так все говорили, а потом заявляли, что это неправильно – убивать его таким образом, пользоваться его любопытством, ведь полип чуял запах табака и вылезал из норы, это было почти как неосознанное самоубийство, когда снаружи его поджидал кто-то с ножом или гарпуном в руке.

Я всплыл.

– Ничего, – сказал я. – Пропал.