Париж в любви - Элоиза Джеймс Страница 50

К этому времени Роза решила отказаться от дальнейшего лечения и вместо этого путешествовала по хосписам с таким же сосредоточенным интересом, с каким исследовала курорты Доминиканской Республики. Я знала, что это ее решение, но чувствовала себя эгоисткой. Мне удалось удержаться от просьбы пересмотреть это решение, но я пригласила ее приехать к нам в гости.

Роза покачала головой. «Я позвоню, — сказала она мне, — когда тебе нужно будет приехать». Ее звонок с просьбой прилететь в Штаты раздался раньше, чем я ожидала, — всего через несколько месяцев, осенью.

Моя мама была поразительно мужественна в конце — правда, ее одурманивали болеутоляющими средствами. Она была словно пьяной в стельку: говорила, что по ее одеялу скачут галопом лошади и зацепляют за пальцы ног. Однажды вечером я дала ей телефон, чтобы она могла поговорить с моей сестрой, находившейся далеко, в Нью-Джерси. «Почему ты припарковала свою машину в конце моей подъездной аллеи и не выходишь из нее?» — спросила мама. Ее последние дни были полны вымысла; как-то раз она сказала, что любимый брат, который умер восемь лет назад, ждет ее в холле.

В подобной ситуации плачут по себе. «У меня хорошая смерть», — объявила она за несколько дней до того, как перестала говорить.

Но Роза… У Розы не было хорошей смерти. Случилось так, что в тот первый день, когда я прибыла в хоспис, ей дали какое-то сильное средство, и она сообщила мне, хихикая, что вокруг моей головы танцуют крошечные синие бабочки. Но побочные эффекты были даже хуже боли — никаких бабочек, никаких скачущих лошадей… Только ясное сознание того, что смерть придет после мучительных дней или часов. Последнее, что сказала мне моя мама, — это что у меня красивая улыбка. Я не уверена, что в ту минуту она точно знала, кто я такая, но я была так счастлива, что подарила ей улыбку. Последнее, что сказала мне Роза, было «прощай».

С трудом сдерживая слезы, я выразила надежду, что она будет ждать меня на другой стороне того моста, который ей предстоит перейти. «Ты меня слышишь, Роза?» — спросила я. По ее лицу текли слезы. Она любила Анну и Луку почти так же сильно, как мы с Алессандро, и я заставила ее пообещать, что она встретит там моих детей, если по какой-то ужасной случайности они уйдут раньше меня. А потом больше нечего было сказать, и я начала плакать в коридоре хосписа и проплакала всю дорогу в такси к аэропорту.

Роза умерла через несколько дней, попрощавшись со всеми, приведя в порядок дела и пристроив свою кошку.

Прошло немного времени, и уже в Париже я получила бандероль. Она была от Розы — последний знак ее любви и внимания. Я не сразу собралась с силами, чтобы вскрыть пакет: мысль о том, что это последнее письмо, последний подарок, была невыносима. Я думала, что она прислала один из тех латиноамериканских романов, которые я всегда обещала прочесть. Но это был «Аустерлиц» В. Г. Зебальда — роман о горе и памяти, о стремлении помнить и стремлении забыть.

Я провела этот год в Раю — правда, без дельфинов, пляжей и горных вершин. Гуляя по улицам Парижа, я часто думала о Розе — о ее локонах Мэрилин, ее заразительном смехе, ее бесстрашном «пока ты не умерла», — и я скучала по ней.

Стимулом к тому, чтобы уехать в Париж, продать дом и машины и просто улететь, были смерть моей матери и моя собственная схватка с раком. Но неизвестно, осуществила бы я эту идею, если бы не уроки, полученные от Розы.

И потому эта книга — мой телефонный звонок. Не с вершины горы и даже не с верхушки Эйфелевой башни: слово «здесь» условно.

Здесь так красиво. Тебе нужно приехать, пока ты не умерла.

* * *

Сегодня утром Анна небрежно сказала: «Я сама приготовлю завтрак». После она сообщила, что вымыла свою тарелку и стакан. Когда я спросила, не хочет ли она, чтобы я наполнила ванну, моя дочь ответила: «Нет, я это сделаю сама». Это было все равно что смотреть фильм об Элоизе, которая вдруг перепрыгнула через десять лет — фильм восхитительный и одновременно ужасный. Впрочем, Элоиза ужасна в любом возрасте.

* * *

Вчера мы отправились на огромный блошиный рынок Клиньянкур в поисках какой-нибудь вещи, которая напоминала бы нам о Париже. Мы бродили, рассматривая старинные вещи, пока не наткнулись на магазин, где продаются канделябры, которые нужно сделать самим. Вы выбираете основание, а потом добавляете разноцветные фрукты из богемского хрусталя. Там висели образцы, наглядно демонстрировавшие, что следует ограничивать себя в выборе цвета: скажем, красный с золотым, или синий с фиолетовым. Мы начали с медного основания, а потом добавили фиолетовые и золотые груши, сверкающие гроздья винограда, яблоки из янтаря и нити хрусталя. Вышло безумно красиво.

* * *

У Луки в лагере появился лучший друг — мальчик, который, судя по описанию, настоящая карикатура на эмоционального француза. «Он потерял голову из-за одной девочки, — рассказывал Лука. — И я вроде бы тоже. Думаю, она на меня поглядывает. Но я сказал ему, что отойду в сторону». Закулисная разрядка международной напряженности — на подростковом уровне.

* * *

Анна трудится над восьмой главой романа, который пишет. Это история о несносных детях и сбежавшей свинке. Недавно она ввела нового персонажа — французскую сиротку по имени Люсиль, сплошные оборочки. Сегодня она придумала главу, в которой будет воспоминание о том, как мама Люсиль читала ей вслух. «Слишком грустно», — возразила я. «Мама, это же роман! — воскликнула Анна. — Нужно, чтобы немножко поплакали».

* * *

Наш последний вечер в Париже… Флоран предложил, чтобы мы пообедали в одном из его любимых ресторанов, чтобы отпраздновать таким образом наш год в Париже. Очевидно, у них с Полин там было свидание — после лимонного торта. «Ле Бистро дю Пентр» оказалось старомодным французским бистро на авеню Ледрю-Роллен — маленьким, в стиле модерн. Там не бывает туристов — одни парижане. Я ела гаспаччо, затем нежную пикшу под горчичным соусом с молодым картофелем, о которой думала всю дорогу домой. Это было великолепное прощание со сказочным годом.

* * *

Возвращаясь на машине во Флоренцию, мы заночевали в Боне, красивом городе с крепостными стенами в Бургундии. На ужин Лука ел эскарго, и запах был такой восхитительный, что Анна тоже попросила порцию. Я заглянула в меню и сказала: «Анна, смотри, у них есть мороженое!» Но она заныла: «Я не хочу мороженого. Я хочу улиток!» Мы заказали еще эскарго, а также шампанского (без апельсинового сока) по случаю того, что год в Париже сотворил чудо с нашими детьми. Назавтра мы перешли из высокого (Бон, Франция) к низкому (Павия, Италия). Никакого роскошного четырехзвездочного отеля — мы смогли найти только номер в захудалой гостинице, с дырявыми полотенцами (я впервые видела такое!). И никаких улиток — мы ужинали в «Грилландии», где был испанский вечер. Там были грудастые ложноиспанские танцовщицы и рисовый суп из пакета. Даже Анна признала, что скучает по Парижу.

* * *

Перед тем, как покинуть Павию, мы потащили наших упиравшихся детей посмотреть гробницу Святого Августина. После этого нам предстояли три часа пути во Флоренцию, к Марине и Мило. Вчера вечером Марина сказала по телефону, чтобы мы не ожидали увидеть похудевшего Мило, потому что во Флоренции слишком жарко, чтобы мучить собаку диетой. Кое-что в этом мире остается неизменным.