Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе Страница 50

В день, когда близнецам исполнилось два месяца, в разгар операции явилась стажерка и объявила, что он срочно нужен Хеме. Гхош ампутировал ногу, из-за хронической инфекции превратившуюся в мокнущую культю. Мальчишка прибыл из деревни под Аксумом, поездка заняла несколько дней, и умолил Гхоша отрезать ни на что не годную конечность.

— Она уже три года как такая, — говорил он, указывая на чудовищно распухшую ногу, что была раза в четыре больше другой ноги; пальцы еле просматривались.

Мадурская стопа проявляется всюду, где люди привыкли ходить босиком, но сомнительная честь названия болезни принадлежит городу Мадурай, что неподалеку от Мадраса. Нехорошо, если болезнь называется по географическому признаку. Начало мадурской стопе положено, когда работающий в поле наступает на гвоздь или колючку. Выбора нет, ходить надо, и в ноге поселяется грибок, постепенно поражая мышцы, сухожилия и кость. Спасти человека может только ампутация.

Вспомнив старую поговорку хирургов: «Даже идиот сможет ампутировать ногу…» — Гхош решил действовать. Сомнение внушало только окончание поговорки: «…но чтобы спасти ее, нужен опытный хирург». Правда, эту ногу было уже не спасти.

Мальчишка был первым и единственным пациентом Гхоша, который на операционном столе принялся напевать и хлопать в ладоши, в восторге от того, что предстоит. Гхош надрезал кожу над лодыжкой, оставив сзади лоскут, чтобы прикрыть культю, перевязал кровеносные сосуды, отпилил кость и услышал, как отрезанная нога падает в ведро. Именно в эту секунду появилась стажерка.

Гхош закрыл рану влажной стерильной салфеткой и помчался домой, на ходу сдирая маску и шапочку. Его одолевали самые дурные предчувствия.

Задыхаясь, он ворвался в спальню Хемы:

— Что стряслось?

Хема, в шелковом сари, рассыпала по полу рис, зернышками выкладывая имена мальчиков на санскрите. Шива был у нее на руках, Розина держала Мэриона. Присутствовало несколько женщин-индусок, они неодобрительно посмотрели на Гхоша.

— Почта пришла, — проговорила Хема. — Мы забыли провести нама-каранум, Гхош, обряд присвоения имен. Его следует проводить на одиннадцатый день, но можно и на шестнадцатый. Мы этого не сделали. Но мама пишет, что если я совершу церемонию, как только получу ее письмо авиапочтой, все будет хорошо.

— И ты заставила меня бросить операцию ради этого?! — Гхош был в ярости и чуть было не заорал, как это она может верить в подобное ведьмовство.

— Понимаешь, — смущенно прошептала Хема, — отец должен сказать на ушко ребенку имя. Если не хочешь, я позову кого-нибудь еще.

Это слово — «отец» — изменило все. Гхош необыкновенно взволновался, быстро прошептал на ухо малышам «Мэрион» и «Шива», поцеловал Хему в щеку, прежде чем она успела опомниться, изрек: «Пока, мамочка», чем скандализировал гостей, и помчался назад в операционную накладывать на рану лоскут.

Близнецов было не так легко различить, помогал браслет, который Хема оставила на ноге Шивы как талисман. Шива был тихий и смирный, а вот Мэрион, когда его брал на руки Гхош, сосредоточенно хмурил брови, как бы пытаясь сопоставить чужака с издаваемыми им забавными звуками. Шива был чуть поменьше, на голове у него остались следы от инструментов Стоуна, и шум он поднимал, только когда слышал плач Мэриона, будто в знак солидарности.

К двенадцатой неделе близнецы набрали вес, кричали энергично, двигались живо, сжимали кулачки на груди, то и дело тянули руки и смотрели на них с непомерным изумлением.

Если по поведению одного брата и нельзя было сказать, что он знает о существовании другого, то, по мнению Хемы, только потому, что они считали друг друга одним существом. Кормят их из бутылочки, один сидит на руках у Розины, другой — у Хемы или Гхоша, и, пока брат рядом, все спокойно, но стоит одного унести в соседнюю комнату, как оба поднимают шум.

В возрасте пяти месяцев стали пробиваться черные кудрявые волосенки. От Стоуна близнецы унаследовали близко посаженные глаза, казавшиеся необычайно бдительными, дети взирали на мир, будто клиницисты. Радужки, в зависимости от освещения, меняли цвет от светло-карего до темно-синего. Высокий круглый лоб и четко очерченные губы перешли к ним от сестры Мэри. «Они симпатичнее, чем дети Глаксо, — думала Хема, — и их двое. И они мои».

Оказалось, Гхош умеет замечательно укачивать детей, что привело в восторг его самого. Он подхватывал по младенцу на руку, головы лежат у него на плечах, а ноги упираются в живот, и нарезал круги по гостиной. За незнанием колыбельных он пел им неприличные песенки и читал таковые же стихи. Как-то вечером матушка отозвала его в сторону:

— Твои лимерики узурпируют мои молитвы.

Гхош представил себе, как монахиня читает, стоя на коленях:

У богатого дяди из Дели

Яйца взяли и заржавели,

Чуть подул ветерок,

Раздавалось: щелк-щелк

И из задницы искры летели.

— Прошу прощения, матушка.

— Вряд ли им пойдет на пользу выслушивать такие пакости в столь юном возрасте.

Гхош уже не представлял себе, как жил без близнецов. Когда они сидели у него на руках, улыбались, прижимались мокрыми подбородками, его сердце переполняла гордость. Мэрион и Шива, какие замечательные имена! Когда мамиты забирали у него спящих малышей, ему ужасно не хотелось их отдавать.

С тех пор как он переехал на диванчик Хемы, малейшие боли при мочеиспускании исчезли.

Хема отчасти вернулась к старой манере. Временами и его тянуло на былую пикировку. Неужели он добивался ее все эти годы только потому, что цель была недостижима? А если бы она согласилась выйти за него, как только он прибыл в Эфиопию? Сохранилась бы его страсть? У каждого должен быть свой пунктик, его навязчивой идеей целых девять лет была она, честь ей за это и хвала.

Частенько по вечерам, уложив мальчиков, он был вынужден возвращаться в больницу, чтобы закончить дела. С той первой ночи на диване он капли пива в рот не брал. На узком одре он спал спокойно и просыпался отдохнувшим.

Проживая с Хемой под одной крышей, Гхош обнаружил, что она жует кат. Так ей было легче высидеть у постели Шивы. Ее закладка в «Миддлмарче» вскоре опередила его заложенную страницу, и за Эмиля Золя она взялась прежде него. Кат она от него прятала и трогательно смутилась, когда Гхош упомянул об этом.

— Понятия не имею, о чем это ты.

Больше он этой темы не касался, хотя понимал, когда она вязала до поздней ночи или не ложилась спать, дожидаясь его, и потом болтала на манер Розины, что без ката не обошлось. Листья ей поставлял Адид, очаровательный торговец, чьим обществом они оба наслаждались.

Для Гхоша наркотиком была его близость к Хеме. Он касался ее тела, когда укладывал спящих малышей в колыбель, заменившую инкубатор, и радовался, что она за это не сердится. Он пожирал ее глазами, попивая по утрам кофе, пока она составляла список покупок или обсуждала с Алмаз планы на день. Однажды она поймала на себе его взгляд.