ТалисМальчик - Диана Ибрагимова Страница 5

Казалось бы – море, солнце, отпуск! Но дни шли гадкие, ползучие. Ночи ещё гаже, ещё отвратительнее. Сегодня снова снились кошмары. На этот раз Алевтина была в тёмной живой комнате, и комната громко шипела:

– Стремитесь всегда к идеалу, но не считайте каждую эмоцию идеальной, если она в действительности не такова (Э.Баркер. Послания с того света).

– И ошибка бывает полезна, пока мы молоды, лишь бы не таскать её с собою до старости (В.Гёте).

– Не висни на прошлом. Те, кто виснет на прошлом, не имеют будущего.

Звук доносился отовсюду: устремлялся из стен, свисал с потолка, поднимался с пола. И каждая умная мысль достигала её, Алевтининого, тела, пронзая насквозь. И это была даже не боль, а нечто большее. Боль проходит, а это – это большее – Аля знала, не пройдёт никогда. И она слушала, и слушала, и пронизывалась новыми мыслями, потому что деться ей было из этой комнаты некуда.

– Когда одна дверь счастья закрывается, открывается другая; но мы часто не замечаем её, уставившись взглядом в закрытую дверь (Хелен Келер).

– То, что ты называешь страстью, – это не сила души, а трение между душой и внешним миром (Герман Гессе).

Комната шипела и шипела, но с каждым афоризмом Аля понимала, что эта мудрая живая комната права.

Алевтина тяжело проснулась и снова потащила себя на пляж.

Она уже выходила из моря, когда огромные тяжёлые волны, почему-то тёмно-лилового цвета, куда-то её поволокли, подталкивая. Странные какие-то волны, невесёлые. Море нефритовое, спокойное, а это нечто другое. Тянет, давит. А-а-а… Понятно. Вот ты, значит, какой бываешь, Депрессия. Захлёстываешь тёмно-лиловой волной, молча и тяжело. Теперь нужно, чтобы лиловые волны не настигли посреди нефритовых. Раньше как-то быстро удавалось от неё отделываться: домашний сеанс самоанализа, задушевная беседа с любящими, крепкие объятия, поощрение себя какой-нибудь деятельностью – и только её и видели, депрессию эту. А сейчас не уходит, не отпускает.

Хорошо тому, кто умеет жевать шоколад и рыдать в подушку. Алевтина этого не умела – ни сладости поглощать, ни плакать свободно, от души, чтобы всю горечь выгнать, раз она сама выйти не может. Аля вообще не умела ничего, что делают в дешёвых романах, может, потому, что раньше не создавала себе дешёвых ситуаций.

Она снова погрузилась в лёгкое полузабытьё. А разве полузабытьё бывает лёгким? – мелькнула мысль перед погружением.

Ещё одно уродливо облепленное купальником туловище заволокло себя в воду – нехотя, неуклюже и некрасиво. Иногда кажется, что большинство так и живёт: нехотя, неуклюже и некрасиво. Будто каждым своим движением по жизни говоря: так уж и быть, я сделаю этот шажок, но имейте в виду, вы мне теперь за это будете пожизненно обязаны. Вот и эта колобочка в гадко-золотом заходит субмариной в воду, да так, словно одолжение делает и морю, и тем, кто содрогается от зрелища сего.

Алевтина терпеть не могла плохо подобранные купальники. Такое впечатление, что все некрасивые туловища задались целью сделаться ещё некрасивее: помещают свои колобковые попищи в непомерного размера трусищи; приплюскивают грудь, едва прикрывая «шторочками» ореолы, когда можно подобрать отлично сидящие «чашечки»; или просто раскладывают грудь на пузе, в то время как её можно приподнять и создать иллюзию для посторонних глаз, не знающих настоящего положения грудей.

Пани Зоряна оказалась искренней и говорливой. Алевтину удивило, как та выдержала свои два одиноких дня на пляже – в молчании и без слушателя. Але общительность девушки-подсолнышка была на руку: она отвлекала от мучительных размышлений и при этом позволяла особо не откровенничать самой.

Алевтина узнала, что и доченьки у Зоряны чудесные, и муж хороший, не пьёт, и магазин автозапчастей держит, и дом просторный – они гостей любят принимать. Только сыночка им для полного счастья и не хватает. Вот и послал её муж в санаторий – оздоровиться перед беременностью.