ТалисМальчик - Диана Ибрагимова Страница 4

На том конце долго, прерывисто вздохнули:

− Ну, слава богу!

− Что?

− Да ничего, всё нормально, − уклонилась от ответа Даша.

Алевтина прекрасно поняла значение и вздоха сестры, и её восклицания – и грустно улыбнулась: ах, вот о чём она!

Но что, собственно, произошло? Ведь ничего страшного не случилось. Хотя тело так не думало, иначе зачем ему такие фортели выдавать? Задело его всё-таки, зацепило. Ну, ладно. Теперь действительно пора заняться спасением души, а тело уж как-нибудь подтянется.

Аля достала приобретённые днём тетради – надо решить, какая из них для чего, расположилась во дворе с чашкой чая за своим персональным пластиковым столиком и открыла первую спасительную тетрадку. Вот в ней – нереально красивой, в глянцевой обложке, с разноцветными страничками – будет послание Денису. Нет, не так. «Послание ТалисМальчику».

Он не пожелал объясниться, не захотел её выслушать, значит, теперь получит полный набор комментариев, который заслужил. Не больше и не меньше. В этой тетради соберутся все мысли Али по поводу произошедшего: всё, что накопилось, но осталось неозвученным; всё, что должен услышать он и необходимо высказать ей, чтобы не взорваться и не двинуться умом.

В том, что после заполнения эта тетрадь будет им прочитана, не было сомнения. Хотя бы один раз, но он её просмотрит перед тем, как уничтожить. Взыграет обычное любопытство, подвигшее человека на многие подвиги и преступления, и желание узнать: а что же там мне, лично мне, написано?

Алевтине всегда казалось, что непрочитанных писем на самом деле гораздо меньше, чем людям хочется продемонстрировать. Встречая в литературе упоминания о брошенных в огонь нераспечатанных конвертах, она была уверена, что письмо полетело в камин только потому, что имелись свидетели его получения, перед которыми надобно было держать лицо. Даже если адресат и адресант − заклятые враги, между ними не сразу вырастают языки пламени. Большинство писем читается – и лишь потом предаётся огню. К тому же раньше существовало намного больше условий, дабы сиюминутно избавиться от письма: растопленный камин – большой соблазн, и запросто поглотит в своём горящем горле конверт с несколькими листками. Чтобы сжечь объёмную тетрадь в глянцевой обложке – тетрадь-книгу, – нужно приложить больше усилий и создать условия для работы огня. Так что в том, что её «Послание» будет прочитано, Аля ничуть не сомневалась. Осталось только его сформулировать, оформить и подумать о доставке в руки адресата. Но об этом Алевтина поразмышляет после, когда «Послание» будет завершено.

Итак. По порядку вряд ли получится – в голове сумбур и… Но нужно с чего-то начать эту затянувшуюся историю, три дня назад ставшую банально псевдолюбовной. Аля непривычно шумно отсербнула ещё горячего чаю, покрутила пальцами ручку и коснулась первой линии.

Лето. Бердянск. Мне шесть лет. Я катаюсь на качелях с мороженым в руке. Подбегает Серёжка Курткин, довольно гикает и выбивает у меня мороженое. Пёстрая, едва початая пачка летит в траву, и пока я раздумываю, говорить ли бабушке, и каким кошечкам и собачкам скормить оброненное, ты подходишь и врезаешь Серёжке. Через пять минут тот приносит мне точно такое мороженое.

Стандартная, классическая мизансцена для далеко заводящего знакомства. И моё первое воспоминание о тебе.

Тогда я поняла, что в Бердянске у меня появился заступник − свой царевич, из тех, что всегда спасёт, не даст в обиду и, в конце концов, женится. Эта мысль до сих пор в моём сознании ассоциируется с пачкой пломбира. Пломбирный Принц. Мороженый Принц. Отмороженный, в общем.

Годами я не догадывалась, что Серёжка тоже был в меня влюблён и, цепляя, демонстрировал свои чувства. Ты был двумя годами старше и ухаживал уже как положено, ни разу не выбившись из образа царевича.

Но разве были вы в меня влюблены? Не уверена, что вы заметили мою красоту или душу. Вы просто дёшево купились на дорогую картинку. Приехала московская девочка в невиданной одежде, с шикарными бантами и сказочными игрушками. Резиновых босоножек с пряжками – «мыльниц», заколок в виде Минни Маус и говорящих кукол в ваших краях не видали. И зрелище впечатляло не только соседских девчонок, но и мальчишек. Хорошенькой славной девочке было невдомёк, почему с ней все кидаются дружить, и дружат меньше, когда запасы импортной жвачки, предусмотрительно купленной папой, истощаются. И только собственные братья и сестра дружат всегда, со жвачкой и без.

Их, внуков, всех четверых, на лето сбрасывали к бабушке: Алевтину с Дашей привозили из Москвы, братьев – из Владивостока. Разница между детьми была по два года: четыре, шесть, восемь и десять. Маленькая Аля думала, когда же брат Женя перестанет быть на два года старше, и боялась, что братик Вовик вот-вот её, Алю, догонит. Она так и говорила, когда злилась:

− Вот когда я, Женька, стану такой, как ты, а ты таким, как я! Вот тогда-а!..

Наверное, «вот тогда-а» должно было случиться что-то очень страшное. Аля запамятовала, что именно, но зато помнила, что в шесть лет она окончательно уяснила, что Даша всегда будет старше на четыре года, Женя – на два, а Вовик – на два года младше.

Как раз в то время, катаясь на качелях (а она вечно на них летала), Аля осознала по-взрослому и всерьёз, что в мире есть вещи, которые никак нельзя изменить; и тогда же (или чуть позже) решила постараться в своей жизни не делать ничего такого, что изменить нельзя.

А ещё в своё шестое лето девочка чётко уразумела разницу между их – «московской» – бабушкой и другими бабушками двора, хотя, конечно, москвичкой бабушка не была, разве что в гости приезжала раз в год.

Разница эта лежала на поверхности, но почему-то другие её не замечали.

Пока остальные бабушки обсиживали лавочки и обсуждали, во что одеты Даша, Аля, Женя и Вовик (как с Парижу! – восклицали бабушки. Им, конечно, виднее, они ведь всем двором бывали в Париже и точно знали, в чём там ходят). Так вот. В то время, пока бабушки провинциальные завидовали, бабушка «столичная» пекла, лепила, варила, тушила и каждый день водила на море внуков. Она набирала сумку еды – пирожков да компота – на четыре ненасытных детских рта и шла с малышнёй подальше от порта, на чистый пляж.

У бабушки болели ноги и спина, и она не могла сидеть часами на подстилке, пока детвора резвится, поэтому специально для неё брали складную скамеечку, которую любила носить на пляж Аля. Девочка оставляла сумки с пирогами и бутербродами старшим (они не подходили ей по росту и били по ногам), а сама заботилась о скамеечке, которую нести было удобнее. Аля часто, размещая на плече трубочки скамеечки, говорила бабушке: когда я вырасту, а стульчик сломается, я куплю тебе новый.

Иногда они ходили на море с утра и оставались до полудня, но чаще по утрам бабушка занималась домашними делами, а море, самое прогретое, было с трёх до семи. Совсем рано, пока внуки спали, бабушка ходила на рынок, а потом готовила, стирала, убирала для всей улыбающейся оравы, такой любимой и родной. Ради глазёнок и улыбок своей детворы бабушка напрочь забывала о собственных болячках. И каждый день дети плескались в море, а бабушка читала, скрываясь от солнца под полями огромной смешной шляпы (пожилая женщина считала, что пигментные пятна на лице – это просто слишком активные веснушки, и если их прятать от солнца, они сойдут).