Стакан без стенок - Александр Кабаков Страница 5

– Я договорился, – сообщил он, не уточняя, с кем. – Нам можно здесь работать.

Из большого холщового мешка, висевшего на перекинутой через плечо лямке, он достал папку, раскрыл ее, обнаружив листы ватмана формата А2, извлек из мешка же набор карандашей, присел на широкий каменный парапет, окружающий спуск в подземный переход, и тут же молниеносно нарисовал и старательно растушевал портрет необыкновенно толстой, но симпатичной девушки, остановившейся посмотреть на фокусы Алисы.

Алиса же вытворяла такое, что я просто остолбенел – никогда мне и в голову не приходило, что моя довольно замкнутая и высокомерная кошка способна на эдакую клоунаду.

Для начала она влезла в свою кровать-корытце и встала в излюбленную позу, столбиком, но при этом не опиралась, как обычно, на попу, а балансировала на ногах, в смысле на задних лапах. Уже этого одного было бы достаточно, чтобы привлечь внимание прохожих, доброжелательно в основном настроенных – в соответствии с этим местом обитания невысокого, но все же искусства. Однако Алиса не ограничилась таким элементарным трюком. Руками она стала проделывать загребающее движение – не то, которым она обычно как бы зарывала какой-нибудь неприятный предмет, а ладошками вверх, сжимая и разжимая короткие пальцы с то убирающимися, то выдвигающимися крючочками когтей. Примерно таким жестом ребенок показывает «дай-дай!», а опытный автомобилист помогает новичку въехать в ворота гаража. Публика улыбалась, многие останавливались, некоторое время топтались в какой-то растерянности…

Между тем Художник – мы так и не представились друг другу, да и нужды не было – уже закончил портрет толстухи, вручил ватман оригиналу и спрятал в карман какие-то деньги, вроде бы сотню или две…

Алиса бушевала. Она кружилась вокруг вертикальной оси в неловком, но трогательном вальсе, она падала в ватную кровать и переворачивалась в ней через голову, она прыгала на мое левое плечо и перелезала через мою голову на правое…

В конце концов она сделала такое, что толпа вокруг бурно зааплодировала и даже закричала: кошка стащила с моей головы кепку, старую, но любимую кепку, напоминающую давнюю неделю в Лондоне, и очень ловко бросила ее на парапет вверх засаленной изнанкой и почти стершимся ромбом с вышитым made in Britain. В кепку немедленно посыпались деньги, замелькали красные и синие бумажки, зазвенело серебро…

И тогда Алиса пошла ва-банк.

Она запела.

Она пела удивительно громко, перекрывая быстро стихающий ропот толпы и шум улицы.

Вот что она пела:

Ушла любовь, затихли наши ссоры,

И танго старое любовь не возвратит.

К чему теперь упреки и укоры,

Когда всё тело от любви болит…

Голос у нее был довольно визгливый, срывающийся в обычное мяуканье, но слушали ее в такой тишине, какой не бывает на филармонических концертах. Казалось, что даже машины на кольце остановились – во всяком случае, оттуда не доносился обычный их рев. Толпа росла и напирала, но в первых ее рядах уже стояли цепью неведомо откуда взявшиеся омоновцы в черном. Капитан в обычной полицейской форме подошел к Художнику, справедливо сочтя его главным в нашей антрепризе, но слушал, как все, дожидаясь конца песни, чтобы прояснить ситуацию. Между тем Алиса истошно затянула припев:

В небесах, точней, меж небом и землею

Ищет счастья моя грешная душа,

Но счастья нет, нет воли и покоя,

И у нас на ужин нету ни гроша!

Когда Алиса умолкла, показалось, что от аплодисментов качнулся мост.

Тут же из толпы протиснулся бородатый малый – нет, скорее старик – в истертой американской военной куртке и с футляром для саксофона в руках. Омоновец перехватил его, но Музыкант сунул ему под нос футляр и был пропущен.

– Привет, – сказал саксофонист мне, вытаскивая инструмент и кладя раскрытый футляр рядом с кепкой. – Не помнишь меня? Встречались в «Красном петухе»…

Джазовая моя молодость прилетела и встала рядом со мною, пробуя мундштук и проверяя клапаны старенькой дудки.

– Подумаешь, – негромко сказала Алиса, – ну, прошло пятьдесят лет. Что ж теперь, не жить?

Что ж теперь, не жить, подумал я и согласился, что не жить нет никакой причины.

– Давай, чувачок, – сказала Алиса Музыканту, – в ля миноре, как на халтурах, бывало, лабал…

– Песенка, вообще-то, китч, – сказал капитан, – но душевная. Разрешение на пикет есть?

– Какое разрешение, господин полицейский?! – Алиса потерлась головой о жесткое шинельное сукно. – Бродячие артисты, начальник, необходимый элемент городской культуры, дружелюбной среды обитания… А создание такой среды – это тренд. Договорились, командир?

Капитан, смущенно улыбнувшись, собрался было отойти, но кошка вцепилась в рукав.

– К-куда? – прошипела она. – А кор-р-руп-ция в посильном размере?

Она выгребла из кепки ворох купюр и чрезвычайно ловко засунула их в капитанский карман. Толпа не обратила внимания на это ее очередное художество, люди, затаив дыхание, слушали Музыканта, забывшего кабацкий ля минор и шпарившего в лучших традициях бопа.

– А мне что же делать? – спросил я Алису. – Не привык быть нахлебником…

– А ты давай оправдывай свою профессию, – небрежно велела она. – Давай, продолжай рассказывать эту историю. Сам всё придумал, теперь дальше гони, до самой развязки… Мы, между прочим, пока ночлега не нашли. Или ты опять положишься на свое любимое «вдруг»?

Музыкант пошел на бурную коду.

Народ начал понемногу расходиться.

Коррумпированный, но приятный во всех остальных отношениях капитан поднес руку к козырьку и тихо исчез.

ОМОН бегом погрузился в серый зарешеченный автобус-броненосец и отбыл по месту дислокации.

Вдруг в поредевшей толпе мелькнуло женское лицо – из тех, на которые внимания сначала не обратишь…

– Не смей, – сказала кошка.

Вечером того же длинного дня – или через неделю? – мы всей компанией сидели в известной мне с давних времен узбекской забегаловке на окраине. Мужчины пили водку, Алиса, расположившись под моим стулом, с урчанием доедала начинку чебурека.

– Вот ты свинья все-таки, – сказал я ей. – Дома от самого дорогого специального корма нос воротила, а тут вон что лопаешь. И лук не мешает… А развязки не будет, понятно?

Я налил водку в стакан, и он исчез. Точнее, исчезли стенки стакана, испарился граненый цилиндр. Прозрачная жидкость растеклась по столу, тонкие ручейки побежали с краю столешницы, в центре образовалась мелкая выпуклая лужица.

– Видишь? – сказал я Алисе. – Нет формы, но содержание никуда не делось, оно просто заняло больше пространства. Так что не будет никакой развязки, и вообще сюжет я сворачиваю. Да его и не было, сюжета…

Какой уж сюжет в первые две недели года, подумал я. Они же сами выдуманные, эти тринадцать дней. Между новым и новым годом, между тенью и тенью, между январем и январем…