Стакан без стенок - Александр Кабаков Страница 4

После нескольких тяжелых конфликтов я привык учитывать ее ревнивость, поэтому никакие женщины в разговоре с нею не упоминались, хотя, повторюсь, отношения были чисто дружеские. Это ограничение было существенным, поскольку нитки старых связей тянулись за мною в мою уже бесполую старость, да кое-что и о новых можно было бы рассказать, но приходилось смиряться. Самую преданную дружбу не следует испытывать.

В общем – говорящая кошка, да, а что такого?

Белая с синими глазами говорящая кошка.

Итак, меня больше всего сейчас удивляло не то, что она, едучи на моем плече, непрерывно бормотала мне в ухо всякую смешную чепуху для подъема настроения, а то, что она совершенно не боялась машин. Повезло мне с кошкой, подумал я, сам-то этих проклятых машин я боюсь.

– Ну, доволен, что бросил свое сочинительство? – вдруг очень серьезным тоном, без всякого перехода, спросила Алиса. – То-то же… Хватит. Пора нам с тобою просто гулять.

Я молча кивнул.

– И не дергайся, пожалуйста, – сказала она капризно. – А то я упаду…

И она снова боднула меня в висок.

Ледяное солнце середины зимнего дня пробивалось сквозь серый колпак неба.

Боже, какое счастье – не писать, не думать о заработке, не подсчитывать, выколотишь ли нужную на содержание домочадцев сумму в следующем месяце…

– Прокормятся, – сказал кошка. – Ты вообще ни о чем не думай, даже о нас.

Вокруг искусственной елки перед недавно отремонтированным бывшим сельсоветом, ныне администрацией, сосредоточенно водила хоровод стая местных собак. На остановке под горкой было пусто, очередной автобус, видимо, только что ушел.

Я осторожно присел на скамейку из жутко холодных металлических труб – точнее, на картонку, которую кто-то здесь заботливо оставил.

– Простату застудишь, – сказала Алиса, – мало у тебя и так с нею хлопот, в сортир за ночь по пять раз бегаешь.

Я послушно встал, а она перепрыгнула на картонку и утвердилась на ней столбиком, прочно опершись попой и свесив перед собою руки по-заячьи.

– Сама простудишься, – тут же начал препираться я и, вспомнив что-то из анатомии, не уверен, что кошек, невнятно добавил: – Придатки и вообще…

В свою очередь она уж приготовилась спорить, но тут к остановке подошел смутно знакомый мне – часто ездили в одном автобусе – мужик. Что-то наводило меня на предположение о его причастности к восстановлению и реставрации здешнего старинного храма – не по моде длинные волосы, бархатные штаны и сильно вытертая дубленка. Так выглядели во времена моего детства художники, писавшие для клубов Ленина по клеткам, а теперь их кормили мелкие работы в церквях…

Алиса, собравшаяся мне ответить, закрыла рот.

Но художник глянул на нее невнимательно, будто его нисколько не удивила моя пара, и поклонился мне.

– В город? – поинтересовался он со светским безразличием, но затем не удержался и проявил понимание ситуации. – В ветлечебницу?

Тут Алиса, сильно толкнувшись, взлетела прямо из положения «столбик» с картонки на мое плечо.

– Благодарю вас, – оттуда вмешалась она в разговор, – я абсолютно здорова. Просто едем прогуляться. Надоело, знаете ли, сидеть взаперти, да и вообще образ жизни надо менять. Что ж мечтать о свободе, не пора ли просто сбежать из рабства…

Художник слушал наглую кошку, вздумавшую обсуждать экзистенциальные проблемы, с вежливым интересом. Я достал сигареты, мы задумчиво закурили, при этом Алиса демонстративно отвернулась, так что в дальнейшем участвовала в беседе своей розовой задницей и брезгливо вздрагивающим хвостом.

– В сущности, она права, – сказал я. – Знаете, я всю жизнь пишу о побеге… ну, в метафизическом смысле… Но никогда не мог решиться. И вот она позвала… А вы наш храм расписываете?

Он кивнул, затянулся в последний раз и аккуратно задавил сигарету о край железной урны.

– Очень вас понимаю, – сказал он и было протянул руку, чтобы погладить Алису, но вовремя раздумал, сообразив, видимо, что не всякую кошку стоит гладить первому встречному.

Тут показался из-за поворота автобус. Пропуская друг друга вперед, неловко предъявляя пенсионные карточки, мы влезли и уселись почти в самом конце салона – идиотское слово применительно к довольно обшарпанной внутренности автобуса. При посадке Алиса съежилась – вероятно, почувствовав возможную угрозу со стороны водителя. Она была кошка более или менее начитанная и помнила, конечно, классическое «Котам нельзя! С котами нельзя!». Но водитель вяло глянул в ее сторону и без комментариев закрыл за нами зашипевшую дверь…

– Вот что я вам скажу, – художник решился продолжить разговор, только проехав полдороги до метро. – Вам ведь сейчас некуда деваться? Денег у вас немного, ночевать или хотя бы погреться и вовсе негде… Поехали со мною на вернисаж у моста, а? Там пристроим вас с вашей… приятельницей к какому-нибудь уличному заработку. Поспрашиваем у тамошних моих знакомых насчет дешевого или вообще бесплатного жилья… У многих мастерские есть в подвалах… Помогут.

– Соглашайся, – зашептала кошка мне в ухо. – Соглашайся немедленно! Вот она, свобода с человеческим лицом… Свободен – и даже бедствовать не придется. А я для заработка не то что говорить буду, я и петь научусь, вот увидишь… И услышишь… Всегда мечтала о карьере попрошайки, нам это свойственно…

– Кому «нам»? – автоматически уточнил я, представляя последствия своего освобождения. – А на что те… те, кто в доме остался, жить будут?

– Ты всегда был склонен переоценивать свою роль в жизни других людей, – она вздохнула, и легкое ее дыхание прошелестело у моего уха. – Ты уходил от женщины и боялся, что она руки на себя наложит, а она через час после решительного разговора с тобой уже ехала с подругой на шопинг в какой-нибудь торговый центр… Прости за прямоту. И повторяю: не думай ни о ком – думай о себе…

– Так кому «нам» свойственно попрошайничество? – настаивал я. – Кошкам?

– Не нам одним, – Алиса изогнулась и заглянула мне в лицо, ее синие глаза оказались близко-близко. – Только не расстраивайся… Кому «нам»? Всем, кого ты любил и любишь.

В магазине «Все для ваших друзей» на большом проспекте мы, не обращая внимания на протесты Алисы, купили поводок и заодно, потратив больше половины остававшихся у меня денег, мягкую кровать-корытце для нее.

Обосновались на ступеньках, ведущих в подземный переход, полный как бы художественных лавочек, торгующих не слишком умелыми копиями никому не известных шедевров. Народ двигался мимо нас плотной толпой. Веселая праздность, обычная для этого места, но особо оживленная по каникулярному времени, наполняла пространство. В воздухе дрожали птичьи голоса детей, некоторые из них уже тянули родителей к кошке…

Медленно поплыл над головами крупный и теплый снег, на асфальте мгновенно превращавшийся в жидкую кашу.

Художник куда-то отлучился и вернулся минут через пятнадцать с выражением полнейшей удовлетворенности на лице.