Солдаты армии ТРЭШ - Михаил Лялин Страница 5

Ментов на Балтийском вокзале не наблюдалось, и мы спокойно затоварились – по три банки в каждые руки – пивом «Три богатыря. Бочковое» в алюминиевых банках. Расплата произошла. Мы сели во второй от головы электропоезда «тихий» (т.е. без оглушительного рева компрессоров) вагон. Народу под конец дня в пятницу обычно набивается битком, так, что аж мозги из ушей лезут. Но сегодня было на удивление спокойно. Я уже видел звериный оскал на лице Тесака и прекрасно знал, о чем задумалась эта голова, сидящая напротив меня. И я решил: «А какого хрена?! Почему бы и нет!»

Мы выдули все банки с пивом, и алкоголь начал потихонечку впитываться желудком, и чувствовалось, как кровь всасывает ядовитого змия, а тот, в свою очередь, все глубже проникает в организм. Мысли затуманивались мифическими образами, и я терял контроль над своим телом. Переглянувшись, мы поняли состояние друг друга и поплелись в конец поезда. Я шел по вагонам как по бесконечному коридору, пытался удержать равновесие, но это не всегда удавалось, и мое тело, ведомое инерцией, облокачивалось на спинки, падало плашмя на сиденья и скатывалось на пол. Тесак держался лучше меня, он практически не падал, изредка его сильно покачивало из стороны в сторону. И меня посетило внезапное озарение, я понял, почему все так происходит: во мне сидела злость на Тесака, мой мозг одурманивался и воздействием алкоголя, и яркой вспышкой ненависти за Катю, если хотите, это было нечто вроде ревности. Смех, недобрый смех возник в легких и быстро поднялся до голосовых связок. Я смеялся, смеялся над собой и над своей злобой, я чувствовал боль и скорый взрыв адреналина в крови. Тесак вздрогнул и оглянулся на меня, боль и страх на сотую долю секунды промелькнули в его глазах, но буквально тут же сменились уважением и преданностью, я увидел снова старого доброго Тесака.

Я заметил на краю сознания, как неожиданный отблеск открываемой стекольной рамы, зарождающуюся новую симфонию. Я назвал ее симфонией Бога. Я стал Богом, я ощущал себя живым Богом, которому подвластны и моря, и реки, и поезда… Рокот пробуждающейся музыки: тревожные мерцания звуков скрипок, пока слабо уловимый треск барабанных палочек, как предвестники бури, звучали утробные извержения туб. И неожиданно свою партию начали литавры с валторнами…

– Начнем отсюда!

Я смотрел на улыбку зверя на лице моего другана. В голове раздался гонг. Пауза. Оркестр выдерживает паузу. И это началось!

Логическое отступление: Когда бьете стекла в электричках, надо следовать двум основным правилам:

I. Бить лучше локтем, причем на вас должна быть старенькая, но крепенькая куртка с меховым подбоем. Если же у вас ее нет или время года такое, что человек в такой куртке выглядит слишком странно на улице, то есть другой вариант – нужно обмотать очень плотно шарфом или шапкой кулак, вплоть до запястья.

II. Начинайте бить стекла не с самого последнего вагона – так машинист хвостовой части заметит происходящее в поезде быстрее, – а с предпоследнего. В общем, с того вагона, где народу поменьше.

Резкий пронзительный звук бьющегося стекла наполнил вагон в один момент. Тесак работал по правой, я – по левой стороне. Только после того, как мы начали бой стекол («хрустальную ночь»), я заметил пару пассажиров в начале вагона. Мы постепенно продвигались к ним. Тетка быстро поняла, в чем тут дело, и с округлившимися от страха глазами побежала прочь из вагона. Второй пассажир – мужчина лет сорока, крепкого телосложения – сидел как приклеенный и невозмутимо наблюдал за нами.

Я в неистовстве пытался разбить неподдающееся двойное стекло и использовал для этого даже ноги. Я заметно подвыдохся, но оркестр лишь заканчивал интерлюдию. Теперь скрипки заглушались стрекотом малого барабана, трубы – тубами, а фаготы – контрафаготами.

Во мне билась сила музыки разрушения, подкрепленная яростью и алкоголем. Я буквально пытался удержать свою душу на месте, дабы она не выскользнула из тела! Адреналин хлестал во все стороны и стал бить, как нефтяная скважина, еще сильнее, когда я заметил кровь на незащищенном кулаке. Я завыл на весь вагон, но не от боли, нет, от того величайшего действа, которое мы с Тесаком развернули!

Вдруг оркестр стих: чуть слышно звучала одинокая флейта, задевая глубинные струны в душе. Я оглянулся и увидел, как Тесак пробует разбить раму возле чертовски невозмутимого мужика. Мой друган бьет все чаще и чаще локтем в стекло и, выдохшись, делает разбег для того, чтобы разбить раму с ноги. Но именно в этот момент я чувствую, как к одинокой флейте присоединяется штук пять гобоев, а затем и один бас-кларнет. Секунду спустя мужик хватает разбежавшегося Тесака за ногу, разбившую стекло, и валит на пол. БАХ! Это ударили цимбалы. БАХ! Мужик теперь сидит на Тесаке и усердно работает кулачищами. Бу-у-ум! Рокочут литавры.

– Получай, сука! – орет этот мудила и продолжает работать кулаками.

Я делаю паузу и прикидываю, успею ли нанести удар до того, как этот долбоеб встанет с моего другана. Дыхалка – просто в жопу! Я думаю, мужик занимается Тесаком, а оркестр начинает новую часть симфонии Бога, т.е. меня… И вот, когда заново грянули духовые, а с ними и цимбалы, и литавры, я на механическом уровне понял, что от меня требуется.

Завидев движение с моей стороны краем глаза, мудила быстро вскочил… но еще до этого я прыгнул через два сиденья в проход. И я оказался быстрее! К симфонии подключились медные трубы, извлекающие слишком низкие, зловещие ноты на октаву ниже, чем мне хотелось бы. Теперь я сидел на этом козле и крепко занялся обрабатыванием его лица. Так получилось, что его руки после приземления оказались прижатыми к полу моими коленями. То бишь я мог спокойно метелить его беззащитное лицо. Он пытался вертеть головой в разные стороны, но если я принимаюсь за работу, то выполняю ее качественно – удара с десятого от носа этого хуетеса остались только воспоминания, под обоими глазами налились мощные синяки, а передние зубы превратились в окрошку и провалились ему в глотку. Я закончил, чухан подо мной перестал дергаться. Последние ноты медных труб и тромбонов стихали в моей голове.

Я поднимаюсь (0:54) сам и поднимаю Тесака. Он будто создан для таких битв! На лице ни одного кровоподтека. Я спрашиваю, как так получилось. Он отвечает, что просто ушел в глухую оборону. И улыбается. Довольный! Я бросил взор на поле битвы: пол усеян битым стеклом, ветер врывается в разбитые окна, на стороне Тесака, как вырванный глаз, поскрипывая, болтается выдернутая из проема рама.

– Ты иди, подожди меня в тамбуре. Я здесь закончить должен, – как бы извиняясь, тихо проговаривает Тесак в пол.

Я оглядываюсь (0:55) на ворочающееся кровяное месиво на полу, оно еле слышно постанывает. «Прощай, приятель!» – с состраданием думаю о незнакомце. И удаляюсь, оставляя один на один жертву и агрессора (теперь, правда, непонятно кто есть кто).