Каирские хроники хозяйки книжного магазина - Надя Вассеф Страница 5

– Разве я не могу днем быть учительницей, а вечером исполнять танец живота? – спросила я.

Он холодно улыбнулся. «Кто замыслил два дела, тот лжец», – процитировал он известную пословицу, чтобы положить конец нашей дискуссии.

– А мы – книжный магазин, – заявила я.

Он вздохнул, заполнил последнюю строку бланка, поставил бледную синюю печать и отдал документ мне, так ни разу не оторвав взгляд от лежащего перед ним бланка следующего посетителя. Я не стала высказывать свое последнее возражение: мы книжный магазин, где люди будут не только тратить деньги, но и проводить время.

Жестокая ирония состоит в том, что как раз тогда, когда во второй половине XX века у египтян стало появляться больше свободного времени, число общественных мест, предназначенных для досуга, начало сокращаться. Городская застройка стала покушаться на городские парки. Набережные и кафе на берегах Нила превращались в частные клубы для армейских офицеров и государственных синдикатов. Публичная сфера – эту теоретическую концепцию предложил немецкий философ Юрген Хабермас – переживала переходный период. Публичная сфера, по Хабермасу, – это общественные пространства, в которых люди собираются для того, чтобы обменяться идеями; это места, где частные лица вступают в коллектив. Этот термин подтолкнул социолога Рея Ольденбурга к созданию теории «третьего места» (которое следует за первым местом – домом и вторым – работой). Третье место – это пространство, где создаются сообщества, и, по определению Ольденбурга, к ним относятся и кафе – такие как наше. В Египте третьим местом для мужчин были мечети, мужские парикмахерские и ахвы – кафе, где они курили кальян, играли в нарды и домино, слушали радио и смотрели телевизор, – а мир проходил мимо; у молодых мужчин были их спортивные клубы, а у женщин – только их дома, которые редко принадлежали им самим.

Мужчин определяет то, чем они занимаются, а женщин – их личные отношения и связи. Возьмем, к примеру, Аду Лавлейс. Хотя она была выдающимся математиком и изобрела алгоритм для вычислительных машин, она больше всего известна как дочь Байрона. Через несколько лет после открытия магазина покупатели, друзья и знакомые начали называть меня «Госпожа Diwan». Я проводила в магазине все свое время. Он мне снился ночами. Почти каждое утро, в восемь часов, я уже сидела за своим столом, а уходила поздно вечером. Я хотела застать и утреннюю, и вечернюю смены, а также дать понять сотрудникам главного офиса, что буду на своем месте и тогда, когда они приходят на работу, и тогда, когда уходят. И даже если я отсутствовала, то все равно думала о Diwan. Моя личность действительно постепенно стала неотделимой от магазина – до такой степени, что мои отношения с Номером Один оказались под угрозой, но об этом позже. И все же меня задевало то, что даже в моем прозвище Diwan выступает как бы в роли «мужа», а я оказываюсь в подчинении у моего собственного творения.

Книжный магазин – это одновременно и уединенное, и общественное место, в котором мы скрываемся от внешнего мира, но вместе с тем входим с ним в более близкий контакт. В нашем кафе это противоречие чувствовалось особенно остро: здесь люди встречались со своими друзьями и просиживали часы напролет (несмотря на не самые удобные стулья), а я нередко приводила сюда дочерей в выходные. Это место было похоже на дом, но не было домом. До Diwan все это помещение занимал пропитанный тестостероном тренажерный зал, называвшийся дворцом спорта. В том, что вместо этого храма маскулинности появился книжный магазин с владелицами-женщинами, ощущалась приятная ирония.

Хинд и я выросли в мире, который постоянно куда-то нас не впускал: он не принадлежал нам и не давал ощущения, что мы принадлежим к нему. В детстве мы почти каждое утро выходили из квартиры в семь тридцать и шли по безмолвному мраморному коридору к лифтам. Я давила на кнопку вызова лифта по несколько раз – от нетерпения и неуверенности в том, что лифт принял мой запрос. Я ненавидела стальной параллелепипед с неоновыми светильниками – им заменили оригинальную деревянную кабину компании Schindler с миниатюрной складной банкеткой и куполообразными плафонами из бронзы и хрусталя, – но спускаться четыре пролета по мрамору, покрытому мыльной водой после утренней уборки, было бы опрометчиво. О прибытии лифта сообщал звук, похожий на сигналы какого-то больничного оборудования. И почти каждое утро, когда дверь отъезжала вправо, за ней оказывался один и тот же сосед сверху: пожилой мужчина с сигаретой во рту. Мы входили в эту матово-серебряную кабину, заполненную клубами дыма, и в знак протеста задерживали дыхание. Если бы я была мужчиной, затушил бы он сигарету в тот же миг, как я появилась за дверями? Лифт, слегка подпрыгнув, останавливался на нижнем этаже. Как только двери открывались, мы выскакивали наружу, подальше от очередного облака табачного дыма.

Помню одну нравоучительную беседу, которая состоялась у меня с отцом, когда я была подростком. После какого-то давно позабытого недоразумения я пожаловалась ему на этот мир, который, как я уже начинала понимать, все время указывает женщине ее место. Он же напомнил мне о том, каким будет грядущий мир: в мусульманском раю благочестивым мужчинам будут дарованы красивые девственницы-гурии.

– Это мир мужчин. Измени его, когда сможешь, но до тех пор научись жить по его законам, – довольно резко сказал отец, продемонстрировав сугубо прагматический взгляд на ситуацию.

– Почему райские блага предназначаются исключительно для мужчин? Зачем мне вести праведный образ жизни, если в итоге мне достанется всего лишь кучка девственниц? – закричала я.

– Ты не целевая аудитория, – сказал отец, посмеявшись над той картиной, которую я вообразила.

– У божьего бестселлера полмира оказались просто невольными слушателями – вот в чем проблема.

– Ты, как обычно, неправильно определила проблему. – Он посадил на кончик носа свои прямоугольные очки и продолжил читать газету, бросив мне последнюю фразу: – Возможно, когда-нибудь ты продвинешь другие бестселлеры.

Мы решили сделать Diwan местом, которое бы обслуживало нас, а не местом, которое бы обслуживали мы. Вскоре и другие женщины стали видеть в Diwan свою тихую гавань: дом, в котором нет домашних обязанностей; общественное место, не так нагруженное требованиями к поведению женщины, как другие общественные места, где нам все время напоминают о том, что нас не существует. Общественные туалеты в Египте были, как правило, только при мечетях и церквях. Других вариантов государство почти никогда не предлагало. Мужчины спокойно мочились под эстакадами и у стен домов. А женские туалеты в общественных местах представляли собой невыносимо вонючие дыры в полу, залитом водой из неплотно закрученных кранов. Мыла и туалетной бумаги в них отродясь не бывало, и никто даже не рассчитывал их там обнаружить. Именно поэтому у Diwan появилась целая категория посетительниц, которые приходили к нам не за книгами, а за тем, что скрывалось в конце лабиринта из коридоров: благодаря нам у них появился спасительный туалет на улице Двадцать шестого июля. Мало у каких магазинов были удобства, а если и были, владельцы не были настроены ими делиться. Diwan была великодушнее. А кафе с его словно укрепленными слоем книг стенами стало импровизированным барьером между женщинами и их обидчиками – мужчинами, которые знали, что мы, хозяйки Diwan, не потерпим их нападок.