Красота - это горе - Эка Курниаван Страница 49

– Проклятье! Что это такое? – Он смотрел на железное белье с висячим замком без замочной скважины.

Аламанда ответила со странным спокойствием:

– Защитное белье, Шоданхо, кузнец с колдуном делали по моему заказу. Открыть его можно только волшебным заклинанием, знаю его я одна и для тебя никогда не открою, пусть хоть небо на землю упадет.

Чем только ни пытался в ту ночь Шоданхо взломать замок: и отверткой, и гвоздем, и топором, даже из пистолета в него стрелял – Аламанда так и обмирала от ужаса, – но замок не поддавался. И когда Шоданхо вконец изнемог от желания и гнева, пришлось ему довольствоваться жалким подобием любви – излить семя на железное исподнее жены. Наутро, надрезав подушечку пальца, измазал он кровью простыню – будет что показать прачке после первой ночи, как велит древний обычай.

Спустя неделю после свадьбы, когда напоминали о торжестве лишь мусор и сплетни, молодые переехали в дом, что купил Шоданхо, – колониальный особняк с двумя слугами и садовником. К переезду подтолкнула их Деви Аю, намекнув, чтобы навещали ее как можно реже, а то и вовсе никогда. “Негоже замужней женщине знаться с проституткой”, – заявила она Аламанде. А мать всегда права – и с тяжелым сердцем Аламанда съехала.

Все это время, верная клятве, не снимала Аламанда железного белья. Как средневековый воин, ждала она каждую минуту, что из засады выскочит враг и пронзит ее мечом, мягким, но смертоносным. Шоданхо почти совсем отчаялся открыть замок, особенно когда обошел нескольких колдунов. Те только плечами пожимали – мол, все чары, все злые духи бессильны против поруганной женщины, охваченной жаждой мести. Эти бесполезные визиты дорого ему обошлись – не сами советы, а чтобы колдуны не проболтались, не раскрыли постыдной семейной тайны. И из страха перед публичным позором ни у кого не мог попросить он совета в столь деликатном деле.

Сколько ни уговаривал он жену смягчиться, Аламанда, так и не поддавшись и не сняв защитного белья, решила спать отдельно от Шоданхо, как во время бракоразводного процесса. И Шоданхо проводил ночи один, в обнимку с подушкой, ворочаясь с боку на бок и мучаясь неутоленным желанием. Однажды сказала ему Аламанда – то ли из жалости, то ли из великодушия: “Если тебе совсем невмоготу, ступай к проститутке. Я в обиде не буду, наоборот, порадуюсь за тебя”.

Но совету жены Шоданхо не внял. Не потому что надеялся побороть желание и не из равнодушия к проституткам – нет, пусть жена увидит, как глубока его преданность, как беззаветна его любовь, и рано или поздно она не устоит перед его кротостью и безупречным поведением.

Но Аламанда не сдавалась и снимала заговоренное белье лишь ненадолго, в ванной, когда справляла нужду и мылась, а после вновь запечатывала его тайным заклинанием, которое надежно хранила в памяти.

Шоданхо надеялся, что жена проговорится, но ждал он напрасно, ни разу не произнесла Аламанда волшебных слов, даже во сне. Оставалось ему лишь смириться с судьбой: никогда больше не познать ему женщины, всю жизнь довольствоваться одинокой постелью. Иногда, если совсем уж невтерпеж, спешил он в уборную и там изливал семя.

Чтобы отвлечься, он вновь сосредоточился на контрабанде – давнее его занятие на пару с другом Бендо. Купили они большое рыболовное судно – единственная их законная сделка. Вспомнил он и свою былую страсть – снова стал приручать диких собак. Через год псы охраняли от свиней крестьянские наделы. Но за весь этот год молодые супруги так ни разу и не легли вместе – и начались перешептывания. У некоторых хватало наглости клясться, что Шоданхо не спит с женой, тем более что Аламанда до сих пор не забеременела.

Уличные мальчишки распустили слух, что Шоданхо наверняка или импотент, или бесплоден, кое-кто из них даже смел заявлять, что в войну его кастрировали японцы. Дурацкую сплетню, придуманную детьми, подхватили и взрослые – поверили, стали передавать друг другу.

Никому не приходили в голову другие предположения – скажем, что их скоропалительный брак основан не на любви, – а все потому, что, несмотря на тайные клятвы в спальне, на людях пара изображала любящих супругов. Вместе посещали вечеринки, после обеда гуляли под ручку, субботними вечерами ходили в кино. Ну и как не ошибиться, глядя на столь безоблачное счастье? Аламанда неизменно лучилась радостью, а Шоданхо пылинки с нее сдувал, и если спустя год она все не забеременела, то причина ясна: один из них бесплоден – или сразу оба. “Вот беда, такая красивая пара!” – сокрушался кое-кто.

Одной Аламанде не было дела до пересудов. На досуге читала она романы. Именно книги научили ее играть на публике роль счастливой супруги. Она берегла не только репутацию мужа, но и собственную – пусть никто не догадывается, что она вышла замуж за нелюбимого. Еще не хватало, чтобы ее жалели.

Шоданхо последним узнал, что за глаза его называют импотентом, а то и вовсе кастратом, – пустили сплетню любопытные мальчишки, они даже в войнушку играть перестали: боялись, что солдат кастрируют. Когда до Шоданхо дошли эти пересуды, он чуть с ума не сошел от позора, гнева и беспомощности. Если забыть о неудачах в постели, свой брак он считал счастливым. Аламанда вела себя как подобает любящей жене, пусть даже и притворялась, однако он не особо расстраивался. Да только нельзя же бесконечно сливать будущих детей в унитаз. И задумался Шоданхо: уже год миновал, но так и не удалось ему взломать проклятое железное белье.

И вот как-то вечером, спустя много одиноких ночей, зашел он в спальню Аламанды, когда та надевала пижаму. Запер дверь на задвижку и приблизился к жене, а та глядела на него с презрением, заодно проверяя, на месте ли ее защита. Шоданхо обратился к жене:

– Дорогая, ляг со мной.

В голосе его звенело отчаяние.

Аламанда мотнула головой и отвернулась, собираясь лечь в постель. Шоданхо облапил ее сзади, разорвал на ней пижаму. Не успела Аламанда опомниться, как он повалил ее на кровать и, сбросив с себя одежду, оседлал ее. Та отбивалась, отталкивала его изо всех сил, но Шоданхо держал ее железной хваткой, исступленно целуя, тиская грудь.

– Это насилие, Шоданхо! – взвизгнула, пытаясь вырваться, Аламанда. Но Шоданхо не отпускал ее, исследовал каждый уголок тела. – Шоданхо, сатана проклятый, дьявол, мерзавец, только попробуй – сломаешь копье о мой железный щит! – крикнула Аламанда и прекратила сопротивляться, позволив Шоданхо впустую ласкать ее.

Шоданхо дал себе полную свободу, вообразив, что по-настоящему владеет женой. И наконец излил он семя на железный панцирь, и перекатился на край постели, отдуваясь, весь в бисеринках пота. И затих на мгновение, а Аламанда смеялась про себя над его глупостью, торжествуя победу и месть. Гневно глядел Шоданхо на ее лоно; от ударов о железо все у него ныло. Скорчившись от боли, заплакал он жалкими слезами унижения:

– Сколько бы я ни обладал тобой, не носить тебе под сердцем дитя. Будь проклято твое чрево! – Он встал, оделся и вышел из спальни жены.

Но Аламанда ошибалась, думая, что Шоданхо сдастся, примет наказание, что она ему приготовила. Однажды, когда она стояла нагая в ванной, за надежно запертой дверью, положив на краешек ванны заговоренное белье, что-то обрушилось на дверь с нечеловеческой силой и ввалился Шоданхо. Не успела Аламанда и руку протянуть к защитному белью, как Шоданхо вцепился в него мертвой хваткой. Раненой тигрицей взвыла Аламанда, но Шоданхо взвалил ее на плечо, как тогда, когда нес ее, бесчувственную, сквозь джунгли. Он выволок Аламанду из ванной, а она металась и молотила его кулаками по спине. Двое слуг подсматривали из кухни сквозь дверную щелку, дрожа от страха.