Московское Время - Юрий Быков Страница 49

– Непременно, – учтиво кивнул Шерстов, а когда Жидков вышел, недобро подумал: «Еще неизвестно, пробудешь ты на своем месте неделю!..»

Он вернулся в кресло, придвинул настольный бюст Ильича, провел пальцем по его каменной лысине, улыбнулся вождю. И тут перед ним ошеломляюще выросла очевидность, которая лишь от «замыленности глаза» оставалась незамеченной: в числе тех, кого погонят, первым должен оказаться именно он – выдвиженец Дьякова и Жидкова!

Шерстов бессильно отвалился к спинке кресла. Конец… Всем надеждам конец!.. Он сидел потерянный, опустошенный, с застывшим взглядом, пока в голову не толкнулась сумасшедшая мысль: «Нужно на партконференции выступить с критикой и одного, и другого!»

Не такой уж сумасшедшей была она. Лишь бы Дьякова и Жидкова не сместили до среды. А после – кто бы тронул смелого, принципиального партийца?!

«Смелого? На смелость еще нужно решиться!.. Хорошо бы появился сейчас Чугунов!» Шерстову показалось, что от одного только взгляда на него он обрел бы спокойствие и уверенность. «Да только где он теперь? Если спасусь, обязательно узнаю про него. Если спасусь…»

Шерстов отлично понимал, что, в конечном счете, речь может идти о его жизни, а инстинкт самосохранения в подобных случаях способен перебороть любые страхи. Так иной зверь отгрызает себе лапу, попадая в капкан.

Вот отчего делегатов 17-ой районной партконференции во время выступления зав. орг. отделом объял ужас – это Шерстов, выражаясь фигурально, рвался из капкана. Сначала зал замер; казалось, самое дыханье улетучилось оттуда, а потом… Кто-то кричал: «Это провокация!» Кто-то пытался сбежать: мол, не знаю ничего, ничего не слышал, да меня там вообще не было! И только благодаря энергичным призывам Жидкова, возглавлявшего президиум, относительный порядок был восстановлен.

– Что ж, продолжайте, товарищ Шерстов. А объективность вашей критики, думаю, оценят коммунисты в последующих выступлениях. Жидков умел не потерять лицо.

– Стиль работы руководителя городской партийной организации, а также руководителя нашего райкома, – продолжил читать Шерстов в полуобморочном состоянии, – характеризуется как волюнтаристический, авторитарный…

Окончив, Шерстов занял свое место в первом ряду, полностью опустевшем за время его речи. Начались прения, которые Шерстов не слышал, очутившись в каком-то мутном, немом застеколье.

А зря. Было бы забавно через пару деньков прояснить, так ли непоколебима позиция выступавших товарищей. Поскольку именно в пятницу, еще до обеда, стало известно, что сняли Дьякова, а вечером лишился своего поста и Жидков.

Наиля позвонила Шерстову прямо из приемной Замахина.

– Уже все знаешь? – взволнованно зашептала она в трубку.

– Конечно. Только что Жидкова увезли…

– Ой, сам вызывает! Как освобожусь – сразу к тебе домой.

Наиле уже давно пора было бы прийти. Часы в квартире за стеной пробили девять раз. После переезда Шерстову пришлось долго привыкать к этим «курантам» и бороться с раздражением по отношению к их бесцеремонным хозяевам. Но потом, когда приноровился даже сквозь сон отсчитывать по громкому бою время, вполне смирился с их существованием. Оставалось, впрочем, одно неудобство: половину часа они отбивали единственным ударом, и ночью было не понять – то ли сейчас полвторого, то ли полчетвертого.

Вот опять этот единственный удар. Шерстов открыл глаза. Нет, он не спал и безошибочно определил: полдесятого вечера. Да где же Наиля? Ожиданье давно уже бередило воображение, все ближе подступала ревность, и вслед за боем часов она вдруг ворвалась в сердце. Шерстов вздрогнул.

– Но ведь мы же все решили между собой, – пробовал успокоиться он и сам же себя распалял:

– Ха! Но она мне на ближайшее время ничего не обещала… Зато говорила что-то про здоровый цинизм.

Эта ревность была, как желчь.

Сколько же вынес он за прошедшие два дня! Вообще чего стоило их прожить! Но вот – победа! И как же, черт побери, несправедливо быстро истаял ее упоительный вкус…

Да, все мысли были только о Наиле. «Ну позвони же в дверь!» Шерстов встал, налил, расплескивая коньяк – прямо в стакан, отхлебнул из него, нервно раздернул шторы, забывая, что квартира его на противоположной стороне от подъезда.

Ушедший с улиц день растворялся в гаснувших то там, то здесь окнах домов. Шум и движенье создавали только редкие автомобили. Бульвар лежал темный, тихий, словно река остановилась – ни всплеска света, ни наплыва теней.

Начали слипаться глаза. «Конечно, Наиля не придет. Теперь это ясно». Он допил коньяк. Сев на кровать, прислонился к ее спинке – нет, еще не собираясь спать, а просто от усталости, но глаза сами закрылись, и его повалил сон.

На следующий день Шерстов появился в райкоме позже обычного. Задержался нарочно и в самый раз, чтобы пройтись не спеша по лестнице, по коридорам – на виду у всех. Встречавшиеся жали ему руку и льстиво улыбались. Шерстов никого не осуждал. На их месте он, скорее всего, делал бы то же самое. Да и было ему на них наплевать. Ему хотелось только, чтобы от этого шествия поднялась в нем радость триумфатора. И ведь он почувствовал ее! Хоть и омраченную – ах, Наиля, Наиля!.. – как бы только полурадость, но все-таки испытал!

Настроение стало еще лучше, когда ему сообщили, что его вызывает в горком сам Замахин.

«Так, так, – улыбнулся про себя Шерстов. – Появился интерес к моей персоне? Поглядим, что Поликарп мне предложит. И, главное, Наилю увижу».