Московское Время - Юрий Быков Страница 48

– Я любил Лену! – выпалил вдруг Шерстов. – Я переживал!

– Переживали вы, что вещь красивую у вас отняли. Сначала как будто бы дали, а потом отняли. А знаете ли вы, куда Лена исчезла? Уехала в Петербург, то есть в Ленинград по-вашему. Представьте, к Лифшицу! Он, между прочим, давно с женой развелся, Лена только ничего не знала. Впрочем, это другая история. Могу лишь сообщить, что живут они вполне счастливо.

Фердыщенко взглянул на Шерстова с состраданием.

– Наверно, позавидовали?! Да не сверкайте вы так глазами! К устройству вашей жизни я имею весьма отдаленное отношение. Я же вас предупреждал: ангел-хранитель из меня никудышный, прилежанием не отличаюсь. Да ладно уж… Будет у вас шанс. Еще один, чтобы все изменить… А… вон, кажется, ваша красавица пробуждается. Не смею мешать.

И он исчез.

– Ты что-то говорил? – повернулась к Шерстову Наиля лицом и голой грудью, но он не обратил на нее никакого внимания, продолжая сверлить взглядом дальний угол комнаты.

– Да что с тобой? – приподнялась Наиля на локте.

Только тогда Шерстов увидел ее и удивился: неужели возможно было отвергнуть такую женщину? А Лену он, упрямый глупец, конечно же, не любил – прав Фердыщенко!

Не заметя как, Шерстов оказался рядом с Наилей, взял ее за руки.

– Знаешь, а выходи за меня замуж…

– Господи… – растерянность отразилась в ее глазах. – Ты решил пошутить?

– Да нет же!

– Это невозможно, – с грустью сказала она, забирая у него свои руки. – Во всяком случае, сейчас. Ты не все знаешь про меня…

– Да знаю я все!.. Но ты ведь можешь уволиться… И я тоже…

– Все-таки ты шутишь.

Шерстов встал, подошел к столу.

– Хочешь вина?

– Хочу.

Шерстов подал бокал Наиле и налил вина себе.

– Жидков решил женить меня на своей дочери. Она больная, по-моему, не в себе. И, главное, ничего придумать не могу, чтобы избежать этого. А сейчас вдруг пришло в голову: уволиться! Но… с моей должности не увольняются – либо идут на повышение, либо… ко дну.

Наиля задумчивым взглядом остановилась на чем-то далеком за окном, потом усмехнулась:

– Недолго твоему Жидкову осталось руководить.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не должна тебе этого говорить. Иначе меня… Мне даже страшно представить, что сделают со мной. Смотри – не выдай меня!

– Милая, разве можно предать любимую женщину?!

– Можно, – горько улыбнулась Наиля. – Тебе напомнить, как это бывает?

Шерстов нахмурился, нервно встал.

– Ну, знаешь, ты тоже не без греха! И вообще, у нас с тобой хватает, о чем лучше не вспоминать.

– Ладно, ладно, – примирительно сказала Наиля, отодвигаясь к стенке. – Подойди, сядь.

Когда Шерстов присел на постель, Наиля зашептала:

– Поликарп сказал, что товарищ Сталин давно хотел снять Дьякова, но почему-то все откладывал, а теперь вопрос решился. Ты же понимаешь: вместе с ним полетят и его выдвиженцы. И первый из них-Жидков.

– А что же сам Поликарп?

– Так он с Дьяковым никогда связан не был. Вполне возможно, что займет его место.

– И скоро все случится?

– Вот-вот, на днях.

Шерстов улыбнулся: не это ли тот самый шанс? Почему нет? Ведь Фердыщенко и в первый раз его не обманул…

Как же чудесно прошел тот согретый надеждой, воскресный, промозглый, от начала синеватый день! Зачем-то они, несмотря на непогоду, оказались на улице. Потом вспомнили, что хотели купить крабов, ну и еще чего-нибудь, но в «Елисеевский» не поехали, а почти час бродили по переулкам и отчаянно мерзли. Наконец, купили в каком-то гастрономе бутылку коньяку и, окоченевшие, вернулись к Шерстову.

– Мы с тобой чокнутые, – говорила Наиля, сбрасывая одежду, чтобы залезть в горячую ванну.

А Шерстов, будто, и в самом деле, ненормальный, все улыбался, наливая ей рюмку ароматного коньяка, а затем, тоже с рюмкой коньяка, устроился на низеньком табурете рядом.

У разнеженной теплом Наили стали какие-то плывущие глаза – словно в них огоньки перетекали; приоткрылись губы, краснея мякотью над зубной эмалью; подрумянились смуглые щеки.

– А, может, и в самом деле у нас все получится? – сказала она. – Тебя оставит в покое Жидков, а я… Как думаешь, меня Чиркунов возьмет к себе в министерство?

– Знаешь что?! – перестал улыбаться Костя. – Больше никаких Чиркуновых! ИЗамахиныхтоже!

– Тоже? Ты же сам говорил, что все понимаешь.

– Нет, – замотал головой Костя. – Я говорил «знаю», а не «понимаю»!

– Ну не ревнуй, – приобняла она его мокрой рукой за шею. Тем более что раньше ты воспринимал здоровый цинизм.

– Как ты можешь быть такой! Я не знаю… Я убить тебя готов!

– А ты знаешь, что из порочных женщин выходят самые верные жены? – спросила она шутливо-загадочным тоном и, словно колдунья, оборотившись лицом, взглянула роковой красавицей.

– Ты насмехаешься надо мной?

– Я не обманываю, – серьезно сказала она, возвращаясь к себе прежней. – Увидишь, я буду тебе верной женой.

И неожиданно улыбнулась.

– Держи, – протянула она Шерстову рюмку. – Я уже согрелась, выхожу. А ты поставь пока пластинку: будем танцевать танго.

Танго Шерстов танцевать, конечно же, не умел. Из его обучения получилось сплошное дурачество. Веселясь, Шерстов на мгновение замер, пораженный мыслью: «Какой ужас! Неужели все люди вытворяют нечто похожее, когда их не видят посторонние!» Он представил себе скачущими под патефон Жидкова, потом Дьякова. Когда же в голове его возник образ пляшущего товарища Сталина, Шерстов понял, что возникшая мысль не только идиотская, но и чрезвычайно опасная. Отбросив ее, он снова окунулся в поток сумасбродства, которое было ничем иным, как счастьем.