Квантовая теория любви - Дэнни Шейнман Страница 49

— К белым, — с запинкой отвечаю я.

— А к какому командиру? К Деникину на Кавказ или к Каппелю в Самару?

— К Каппелю, — говорю наугад. — Да, а что там болтают про чехов? Они-то где?

— Поганцы захватили Транссибирскую магистраль от Уфы до Владивостока. Без их разрешения мышь не проскочит. За свою независимость борются, только мы-то здесь при чем? Все они когда-то воевали в австрийской армии и добровольно сдались в плен. Говорят, их целых шестьдесят тысяч. С большевиками у них нелады, а пока Австрия сражается, путь домой заказан. Ненавижу сволочей, но они хоть на нашей стороне. Без них бы нам совсем каюк. У чехов все-таки какая-никакая дисциплина, и им есть за что драться. А что у нас творится, сами увидите, как попадете в Самару. Только поторопитесь, говорят, красные взяли Сызрань и вот-вот перейдут через Волгу. Как бы вам не угодить прямо к ним в лапы… Господи, что это?

Слышен стук копыт. Душа у меня проваливается в пятки. Мой новый знакомый срывается с места и, словно лис, юркает в кусты. Я подхватываю свой мешок и кидаюсь за ним.

Топот все ближе, но за туманом никого не видно.

А ведь это вернулись за ним, мелькает у меня в голове. Отыскать его по кровавому следу раз плюнуть.

Сворачиваю в сторону и бегу вниз по склону. Далеко тут не убежишь — времени нет. Пока меня не заметили, падаю в крапиву и прячусь за разросшимся кустом ежевики.

Вот они, мои всадники: грязные, бородатые, вид угрожающий. Их тринадцать человек, двоим — седым головам — уже за пятьдесят, одному — мальчишке — не дашь и шестнадцати, остальные — в расцвете сил.

Они осаживают коней у лужи крови и озираются.

— Живой, проныра! — кричит один. — Надо же, уполз.

— Далеко не уйдет. Позабавимся, ребятушки, — отвечает другой.

Вся компания оживляется.

— Ау! — орет третий. — Где ты, трус поганый? Кровь-то — вот она, а тебя и нету…

Затаиваю дыхание. Из-за кустов метрах в пятнадцати видны ноги. Они дрожат и подгибаются, словно у новорожденного ягненка.

— В прятки играешь, жидок?

Нет, это они не мне.

Голова у меня лихорадочно работает. Ведь при мне австрийские документы. Нашариваю их в нагрудном кармане.

Какая эта ежевика колючая!

— Тебя что, выкурить, проныра? Или ты будешь умничкой и сам выйдешь?

Дезертир не шевелится. Втискиваю свои документы под дерновину и присыпаю землей.

Один из казаков на лошади въезжает в заросли. Глаза у него жестокие, движения небрежные и надменные. Я догадываюсь: это, судя по всему, их атаман.

— Ах ты, большевичок беспечный, все кровью обляпал. Вот и еще лужица. Насквозь ты красный, видать.

Его товарищи хохочут. Двое спрыгивают с коней и направляются прямиком к месту, где прячется жертва.

Слышу их голоса:

— С поля брани сбежал, дезертир хренов?

— Только бежать-то тебе некуда. Трусам в России не место.

— Покажись, заячья душонка.

Дезертир внезапно выскакивает из своего укрытия — прямо на преследователей. Они выкручивают ему руки и выволакивают на дорогу. Хотя до них всего несколько метров, они меня не замечают.

Хоть бы пленник меня не выдал!

— Я же сказал, я не большевик и не еврей! — хнычет он.

— Так что ж ты с ними не сражаешься? Кто не с нами, тот против нас, — свирепо отзывается атаман. — Мы-то думали, ты помер. Сейчас исправим ошибку.

— Не убивайте меня. Я большевиков ненавижу всем сердцем. Дайте мне увидеться с женой и дочками. У меня их три. Ведь у вас у самих есть дети, правда? Как они будут без меня?

Атаман вроде бы смягчается.

— Дети, говоришь? Ты-то сам откуда, человечишко?

— Из Кувандика.

— Знаю. Хорошее село, — улыбается атаман. — Да ты уж почти дома. Чем на жизнь зарабатываешь?

— Я шапочник. Льва Борисовича у нас всякий знает, только спросите. — Пленник переводит дух. — Вам каждому подарю по шапке.

— Скучаешь по дочкам-то, Лев Борисович? У меня у самого две. Лет-то им сколько?

— Три месяца не виделись. Старшей двадцать один, средней девятнадцать и младшей пятнадцать. Одна краше другой.

— Вот уж мы к ним наведаемся после того, как ты помрешь.

Казаки гогочут.

Шапочник недоверчиво смотрит на атамана, взвизгивает и заливается слезами.

— Умоляю… не трогайте их… они ни в чем не виноваты…

Он падает на колени, колотит по земле руками.

И внезапно затихает. Смотрит в мою сторону.

Я весь содрогаюсь от ужаса. В глазах у него немой крик о помощи. А что я могу сделать?

Проходит минута, и он отворачивается.

Господи, укрепи дух этого человека, хоть он и антисемит!

— Что сделаем с ним, ребята? — интересуется атаман.

— Накажем по-казацки! — восклицает мальчишка.

— Ура! — кричат остальные и подъезжают ближе.

Шапочника выволакивают на середину дороги и ставят на колени. Двое спешившихся обнажают шашки и становятся по обе стороны от него.

— Пошевелишься — голову срубим.

Подросток пускает свою лошадь вскачь. Прямо на коленопреклоненного дезертира. В глазах у молодого парня восторг. Товарищи подбадривают его. Конь перепрыгивает через согбенную фигуру Льва Борисовича и задевает его копытом по лицу. Обливаясь кровью, шапочник опрокидывается на спину.

Казаки покатываются со смеху. Лев Борисович с трудом поднимается на ноги и стоит-качается. Его взгляд снова устремлен в мою сторону. Он шевелит губами, словно собираясь что-то сказать, но не произносит ни звука.

Его поворачивают лицом к следующему всаднику и опять заставляют опуститься на колени.

— Ох и позабавимся же мы с твоими девчонками, — кричит на скаку казак.

Удар копытом приходится в грудь. Лев Борисович дергается и валится навзничь. Его поднимают. Шапочник судорожно кашляет, отплевывается. Но голос его на этот раз звучит отчетливо.

— Я… не большевик.

— Для нас ты большевик. На колени, мы еще только начали.

— Я… не большевик. — Он мотает головой в мою сторону: — Вон хоть его спросите.

— Кого спросить?

— Да вот человек… в кустах.

Спешившиеся смотрят на меня — и не видят. Лицо мое пылает.

— Где в кустах?

— Вот я. — Выпрямляюсь и продираюсь сквозь кустарник вниз по склону.

— Так вас двое? — осведомляется атаман. — Что же ты раньше молчал?

— Он знает… я не большевик и не еврей, — задыхается Лев Борисович.