Абраша - Александр Яблонский Страница 49

Прости, Сережа. Вчера дописать не получилось. После милиции – у нас это одна комнатенка в том же доме, где и почта – позвали помянуть Игорька – было сорок дней. Хороший, тихий паренек – москвич, кстати, жил где-то на Маросейке. Слушал Би-би-си, но, мало того, иногда рассказывал новости двум самым близким друзьям. Оказалось, что оба стучали – один в письменном виде, другой – устно. Дали ему немного, но на одном из допросов сильно били. Ему зачитали показания «друзей-дятлов» и предложили «продолжить список». Он отказался. Предложили еще раз. Он и ответил в том духе, что, «если бы вам, гражданин начальник, велели бы предать друзей, вы бы сделали это?» – Вопрос закономерный, но, во-первых, вопросы здесь задают только они , во-вторых, видимо, вопрос задел больное место этого капитана. Они же предают, закладывают, «мочат» друг друга, не задумываясь. Короче, отметелили паренька до полусмерти. С тех пор он «ходил» по-большому и маленькому кровью. Скончался в мученьях. Перед смертью – за неделю примерно, уже не вставал, – просил достать почитать «Дым» Тургенева, но в библиотеке не оказалось.

Вообще библиотека у нас не богатая, но забавная. Хорошей литературы мало. Поэтому читаю и перечитываю то, что никогда бы не стал читать на Земле. И нахожу, что был неправ. Читать надо всё (нынешних прикормленных циников не имею в виду). Так, с изумлением прочитал и перечитал… «Что делать» Чернышевского. Это – не литература, но – явление! К стыду нашему, часто мы выносим оценки произведениям искусства, не зная их самих, а ориентируясь на суждения критиков, подчас весьма авторитетных, но всегда предвзятых – чем талантливее, тем субъективнее. Вот и о Ч. я судил по «Дару» Н. – помнишь, ты привозил мне машинописную копию. (О «классиках», вроде Плеханова, не говорю, хотя и он, и другие хаятели романа, бесспорно, были правы). Но, повторяю, был в принципе неправ. Как бы ни был велик авторитет Н., он – сам по себе, я – сам. Во-первых, он – этот роман – пронизан иронией и самоиронией, что делает честь автору. Во-вторых, там есть удивительные прозрения – не социальные: эта требуха устарела, не успев «помолодеть». Возьми, хотя бы, третий – глубинно-сексуальный – сон Веры Павловны. Это, я бы сказал, «префрейдизм» (термин изобрел по аналогии, скажем, с «преромантизмом»). Или случайная или намеренная дискредитация набившей оскомину идеи «нового человека» – посмотри, как проводит лучшую часть дня «образец для подражания» – Вера Павл. – валяние в кровати, плескание в воде, бесконечное причесывание, страсть к сливкам и т. д. Вообще, много интересного, забавного, особенно обращаю внимание на Приложение, на то, что не вошло в канонизированный вариант. Чтение этого Приложения в наше время тянет на срок.

Прочитал Белинского, Бестужева-Марлинского, с удовольствием Карамзина («Бедная Л.» и отрывки из «Истории Гос-ва Росс.»), без удовольствия Вересаева («Пушкина в жизни» здесь нет). Маяковский есть, а Блока нет, нет Брюсова (стихи его не люблю, но захотелось почитать «Огненного ангела»). Чехова – однотомник, Толстой (Лев) – «Избранное»… для детей!!! Но вот – чудо. Просматривал журналы. Естественно, ищу, как всегда, в первую очередь «Новый мир». Думал: вдруг повезет, но не тут-то было – первых номеров за 62 год нет – ты понимаешь, о чем я говорю. И вдруг – вижу 1956 год. И номера с сентябрьского по ноябрьский на месте. Помнишь, сколько было страстей по поводу романа Дуд. Я тогда не успел прочитать. Впечатление сегодня – мизерное, особенно после того, что мы знаем, в том числе и после первого номера «Н.М.» за 62-й. Но, так или иначе, интересно, за что такая бойня была, и за что многие в мои края переселились. Хотя, впрочем, тогда, при Н – те времена были помягче, «постные дни» были, Батюшка ты мой. Попили кровушки у Бор. Леон-ча да у «пидорасов» и успокоились. (Роман Б. Л. так и не прочитал, но стихи-приложение гениальные: «Вы шли толпою, врозь и парами, вдруг кто-то вспомнил, что сегодня…»). Сейчас с вегетарианством покончили. Не хер баловать.

Так вот, после грустного застолья – разведенный спирт, квашеная капуста, грибы соленые, оленина – засиделся на берегу с одной новой товаркой. Милая, на вид пожилая, хотя в разговоре выяснилось, что ей лет-то примерно 35–37, женщина. Сидит, как и большинство, по пустяку. Преподавала историю в школе, в Риге. Рассказывала о лете 17-го, в частности о вызове Ленина в суд, о том, что за явку вождя выступал Каменев. Один ученик поправил – «Каменев и Зиновьев» – эта пара в сознании спаялась, как Пушкин – Лермонтов, Гайдн – Моцарт, Маркс – Энгельс, Шостакович – Прокофьев. Маргарита – учительница – повторила: Каменев. Вот и весь диалог. Но мальчик был отличник, к тому же «помешанный» на истории, сын профессора университета. Дома он откопал в папиной библиотеке учебник истории, изданный в двадцатых, и убедился, что Маргарита Александровна была права: Зиновьев не мог участвовать в этой дискуссии, так как кормил комаров в Разливе вместе с Ульяновым. Эту информацию он и выдал на экзамене. Парторг, сидевший в комиссии, тут же просигнализировал. Стали копать. Выяснили, что в другом классе эта же учительница как-то сказала, что Лжедмитрий пользовался большой популярностью, если не сказать, любовью народа, и после убийства и неслыханного надругательства над телом долгое время был востребован народным сознанием, что послужило, к слову, одной из причин успеха – пусть недолговечного, его «преемников» – Лжедмитриев. Аж вспомнила, что когда Василий Шуйский, Куракин, Татищев, Голицын, коломенские и казанские митрополиты со товарищи составили первый заговор в январе 1606 года, наняв стрельцов и Шарефединова – убийцу Федора Годунова, и это покушение не удалось, толпа растерзала исполнителей, и ярость народная была неподдельной. Вот уж поистине, горе от ума! К Гришке Отрепьеву еще вернусь, а про Маргариту скажу лишь, что ей, дуре, покаяться бы, повиниться, начальство ее крови не жаждало и было заинтересовано дело замять – ей так прямым текстом и сообщили, но она стала искать и приводить аргументы – всяких там Соловьевых, Костомаровых, Ключевских, Платоновых, ни приведи Господь. Вот и приехала к оленям в гости. Папа этого еврейского паренька, «историка-правдолюба» тоже легко отделался: его всего-навсего выгнали из университета. Да и Маргарита на свой жизненный зигзаг, как и я, смотрит философски, без отчаяния. Лишь одна, как и у меня, боль – ребенок. У нее дочь десятилетняя с больной старенькой бабушкой – матерью погибшего в авиакатастрофе мужа, и у меня – Николенька с… Татой…