Каменное сердце - Пьер Пежю Страница 49

Какая дорога?

Хватит! Я мог бы остановиться здесь. По крайней мере, думал я, складывая листки, я избавил Лейлу от необходимости присутствовать при нескончаемой агонии, а главное… «трогать мертвое тело». Между этой девушкой, такой юной, и этим мужчиной, чей путь подошел к концу, я установил если не понимание, то, во всяком случае, согласие или тихое сообщничество. Ну ладно, так оно и лучше.

Затем я два дня и две ночи, не отрываясь, перекраивал остальную часть истории до тех пор, пока волшебная рукопись не была готова принять Лейлу.

Сидя в одиночестве на этой террасе среди вечерней прохлады или дневной теплыни, я сражался с бумажным спрутом, липнущим словами, с его щупальцами возможностей и невозможностей, которые опутывают вас, изматывают и убивают.

Эллен, поначалу говорившая, будто радуется, видя, что я занимаюсь сочинительством, пока она сидит с книгой неподалеку от меня, под пыльной оливой, или совсем одна гуляет по городу, в конце концов заскучала, я прекрасно это видел. Она кое-как скрывала это от меня, но было очевидно, что она скучает. Как-то, сделав очередной перерыв в работе, я застал ее на другом конце террасы с прижатым к уху мобильным телефоном, который она забрала из грузовичка. Озабоченное, беспокойное лицо. Почувствовав, что я вступил в «финальную стадию», она подошла к моему столу.

— У некоторых книг столько врожденных пороков, — сказал я ей, — что лучше их прикончить!

Но Эллен было не до смеха. Она размахивала своим поблескивавшим на солнце телефончиком.

— Послушай, Жак, муж засыпал меня сообщениями. Он говорит, что скоро вернется из поездки. Дети заезжали домой и не могут понять, куда я подевалась. Они волнуются. Так что я возвращаюсь, Жак, я вернусь домой. — И, в последнем ярком приливе чувственности обвив обеими руками мой торс, сочла необходимым прибавить: — Ты ненормальный. Ты совсем с ума сошел. Я не знаю, что с тобой станет, но думаю, что сейчас ты и сам этого не знаешь. Ты заставил меня совершить глупость, о которой я не пожалею никогда. Я хотя бы это прожила вместе с тобой. Но теперь мне надо остановиться.

— И поставить точку в конце! — прибавил я, опустив голову и постукивая по столу указательным пальцем, словно заодно приканчивал и наше короткое приключение. — Знаешь, Эллен, это была всего лишь запоздалая попытка переработки текста. Ничтожная вставка. Недоделанная бумажная филигрань. Я отвезу тебя домой. Конечно, я ненормальный?

Эллен, несомненно, хотела бы немного поплакать, сидя у меня на коленях и уткнувшись мне в плечо. Ее способ со всем этим покончить. Но слезный слой залегал слишком глубоко, а эмоциональный насос был слишком слаб. Ее глаза лишь слегка затуманились. Ей не терпелось уехать.

И в это мгновение, расталкивая и срывая мирно полоскавшееся на ветру белье, ворвалась Лейла с перекошенным от страха лицом. У меня давно не было от нее никаких вестей. Она была в таком волнении, что не могла говорить. («По крайней мере, с ней ничего не случилось», — невольно подумал я).

— Вам нельзя оставаться здесь! Нам надо уехать, и поскорее! Или плохо нам придется.

С ней был тот самый мальчик, который в первый день проводил нас в номер. Он выглядел сонным и перепуганным одновременно и поминутно перегибался через перила, наблюдая за улицей. Лейла, путаясь в словах, сумела все же мне объяснить:

— Только что в бар пришли мужчины. Они в ярости, совершенно бешеные. Они избивают дядю Джо. Знаете, в тот день, когда вы разломали товар в гараже, люди вызвали полицию. Все забрали.

— А эти звери, Лейла, они из полиции?

— Нет, они как раз прятали все эти вещи, явно ворованные, а теперь кричат, что дядя Джо во всем виноват. Я боюсь. Он им скажет, что это я… Что это для вас.

— Хорошо, Лейла, бежим. Но ты больше от меня не уйдешь.

Схватив Эллен за руку, я втолкнул ее в комнату и 258 помог собрать вещи. Главное — не забыть сумку с рукописью. Я ее подхватил, и мы убежали. Мальчик с полузакрытыми глазами вел нас с одной террасы на другую, потом по насквозь проржавевшим пожарным лестницам. И мы оказались в переулке далеко оттуда. Я забрал грузовичок, который оставил на подземной стоянке. Велел обеим женщинам сидеть в машине, а сам решил наведаться в «Восточный Бар», чтобы узнать, как дела у старика Джо.

Но Лейла настаивала: «Я пойду с вами!» До чего упрямая девчонка! В этих обстоятельствах я прекрасно обошелся бы без этой черты ее характера…

Мы издали заметили толпу, собравшуюся перед баром и маленькой гостиницей. Чем ближе мы подходили, тем чаще гул толпы прорезали долетавшие из дома пронзительные женские крики. Мы проложили себе дорогу к двери. У подножия стойки, уткнувшись лицом в пол, лежал в луже крови дядя Джо. Чуть поодаль валялись его темные очки с разбитыми стеклами и погнутыми дужками.

И тут Лейла заорала. Мне пришлось заткнуть ей рот рукой и почти уволочь ее. Я боялся, что ее кто-нибудь узнает, боялся, что появятся полицейские или бандиты, боялся, что ее у меня отнимут. Чтобы двигаться быстрее, я поднял ее на руки и понес, но она молотила меня по спине и кусала за пальцы.

Когда мы вернулись к машине, я заставил ее лечь сзади, а Эллен, присев рядом, ласково с ней заговорила. Потом я долго вел машину, пока мы не добрались до маленькой бухточки, зажатой между железобетонными глыбами и смуглыми камнями. Лейла, смертельно бледная, после долгих рыданий совсем обессилела и теперь только громко всхлипывала. Глаза у нее распухли, уголки рта некрасиво подергивались. Ей было плохо здесь, у моря, на просторе, в сумерках, усыпанных сверкающими осколками. Ей пора было вернуться в повествование, которое я с таким трудом для нее подготовил. В историю, где ее, конечно же, ждут другие приключения, но где она — в этом я был уверен, это я ей обеспечил — пойдет далеко и проживет долго, иногда трудно, но ярко.

Будь что будет, но судьба скроена ей по мерке.

С величайшими предосторожностями мы с Эллен заставили Лейлу сделать несколько шагов вдоль кромки воды. Я устроился в своеобразном каменном кресле — просто-напросто углублении, выдолбленном временем и стихиями в прибрежных скалах. Осторожно взял на руки свое маленькое творение. Девушка была неподатливой, зажатой. Дыхание ее все еще было учащенным и обжигающим. Я пытался ее успокоить, поглаживал по волосам, но напряжение не спадало, словно она боялась нового испытания, на которое у нее уже не осталось сил.

В эту минуту я не мог ни знать, ни понимать, какое страшное несчастье на нее обрушилось. Для этого не существует слов!

Ужас и отвращение при виде крови, лужи крови на полу, трупа, плавающего в этой кровавой луже. Отказ смириться с убийством старика, с которым ее в первое же мгновение связали таинственные узы. Испуг и восторг, когда она обнаружила проход. Головокружение и недоверие при мысли о том, что все возможно. Детское огорчение. Гнев, вызванный моей страстью к разрушению, которая, должно быть, и привела к трагедии. Да мало ли что еще. И, разумеется, вполне оправданная ненависть к человеку, которого она знала как автора книги своей жизни. Я долго держал Лейлу на руках. Вместе с плеском волн и отдаленным гулом дороги до меня долетали обрывки ирландской баллады, которую тихонько напевала Эллен, сидевшая чуть поодаль на бетонной глыбе, свесив ноги. Лейла понемногу стала расслабляться, я это чувствовал. Она уронила голову мне на плечо. Я баюкал ее, покачивал и любовался ею. Она отдавалась сну. Я отдавал Лейлу ее судьбе.