Зинзивер - Виктор Слипенчук Страница 48

«Он туп, глуп и, как следствие, самодоволен», — подумал поэт Митя.

— За деньги, которые должна была отправить твоей матери, а получилось, что присвоила.

Какое-то время вновь ее как будто не было, исчезла — ни дыхания, ни шороха, только сердцебиение. Потом всхлип — жалобный, задыхающийся.

Она рассказала звездочету, как пошла на почту, а там, как на грех, санитарный день. Они с? Артуром поехали на привокзальную площадь, но и там не повезло — перерыв на обед. Крутнулись туда-сюда, а тут уже и автобус подошел. Решила, что из села пошлет. Но как приехала, так все и пошло кверху дном: мать приболела, корова оголодала, куры и ути не кормлены… пришлось срочно закупать комбикорма. Но пусть Митя не думает — она вернет долг, и очень даже скоро.

Соседка вытерла непрошеные слезы и, привстав, заглянула в лицо звездочета. Что она там увидела — бог весть!

Лицо его было бледным и усталым — мысли отдыхали где-то вовне… Такие лица встречаются у спортсменов, особенно у футболистов, проигравших кубковый матч и бездумно валяющихся на газоне, — победа, она была так близка, так близка!.. Впрочем, даже такая реакция или рефлексия оказалась бы для звездочета слишком сложной. В душе у него не было ничего. Он не знал, да и не хотел знать, что соседка имела в виду. Он уже решил, что спросит ее, мол, а она сама на его месте обиделась бы или нет?.. И спросил, оглоушил, продолжая смотреть в потолок.

Соседка вначале задумалась, а потом тихо стала сползать с «полатей».

— Я, пожалуй, пойду.

Она вдруг вспомнила, что сегодня едет к матери за? Артуром и еще нужно собраться — если все получится, как она планирует, то вернется к Рождеству, а если нет — тогда придется задержаться.

Соседка полагала, что звездочет обязательно среагирует на ее информацию — все-таки теперь они не чужие. Однако он как лежал, так и продолжал лежать, даже не пошевелился. Единственное — глаза прикрыл, словно бы впал в забытье. Чтобы в данной ситуации он мог уснуть — она не могла поверить…

Опустив ноги в шлепанцы, она медлила уходить, ей казалось, что вот сейчас, в следующую минуту, он сменит гнев на милость и тогда она побудет с ним еще — время позволяло.

Соседка ошибалась, все ее выводы и предположения не имели никакого отношения к звездочету. И это лучше всего и лучше всех понимал поэт Митя уже потому хотя бы, что он доподлинно знал, что звездочет действительно уснул. Разумеется, с Митиной точки зрения, его поведение было крайне бесстыжим, наглым и не имело оправдания.

Когда соседка поняла, что ждать нечего, и направилась к двери, Митино терпение кончилось — он сбросил звездочета, лишил его пьедестала, то есть представительского мундира.

— Погоди, Тома, какие могут быть обиды, если деньги ты потратила, чтобы помочь матери?! Ведь разницы нет — моя мать или твоя, все равно мать, понимаешь!

Соседка поняла только то, что хотела понять, а именно, что звездочет признал — они теперь не чужие. Но все же медлительность оставила неприятный осадок, она решила маленько проучить его, холодно сказала:

— Ладно уж, поговорим по приезде…

Мите пришлось употребить все свое красноречие и смекалку, чтобы погасить в душе соседки обиду, вызванную равнодушным поведением звездочета. Поначалу ее обида как будто даже возросла от внезапно обрушившейся Митиной душевности, но потом, когда он предложил ей заглянуть в утюг и взять оттуда пятьдесят рублей на дорожные расходы, соседка сдалась. Наверное, она уступила обычному женскому любопытству. Тем не менее живые деньги произвели на нее весьма выгодное для Мити впечатление, особенно новенькие купюры Двуносого.

— Ничего себе! — сказала она восхищенно. — Ты мог бы приодеться по самой последней моде, по самой последней!..

Она взяла пятьдесят рублей и почти неуловимым движением спрятала под лифчиком.

Звездочет, все это время как будто спавший, не подавал никакого намека на свое присутствие. Но он не спал, он ждал благоприятного момента, чтобы вновь овладеть пьедесталом. Более того, он ни секунды не сомневался в успехе — пока соседка здесь, силы его удвоены и даже утроены, потому что, симпатизируя Мите, она на самом деле симпатизировала ему, звездочету, — ведь это он обладал ею.

Так и вышло, стоило соседке в знак благодарности броситься к Мите, как он, закрыв глаза, сиганул с пьедестала. И тут уж во всей красе выступил звездочет. Он бесстыдно отбросил простыню и, широко раскрыв объятия, на каждый ее поцелуй отвечал двумя-тремя встречными. Он цвел, он благоухал на пьедестале общего «я», словно узурпатор на троне. Он в удовольствие позволял себе насмехаться над бежавшим поэтом Митей.

— Ну что, литературный работник, ты наконец понял, кому принадлежит настоящая власть над женщиной?! Смотри и учись, как надо наслаждаться жизнью!.. Что, не нравится?! Тогда забейся в угол, занавесься юбками своей Дульсинеи и сиди — не вылезай.

И Митя занавесился — и не вылезал. И вовсе не потому, что был согласен со своим визави, а потому, что происходящее между звездочетом и соседкой вызывало оторопь, разрушало все его представления о чести и достоинстве молодого человека, причем человека, как выразился Двуносый, с высшим гуманитарием.

— Митя, ты такой хороший, такой добрый, такой отзывчивый! — горячо шептала соседка в не менее горячих объятиях звездочета. — А я, дура, рассердилась на тебя! Думала, что ты бесчувственный. Ах, дура я, дура! — сладостно целуя, шептала она.

— Нет, Тома, ты молодец! Ты своего не упустишь и, если надо, чужое подберешь! — вдруг как-то чересчур прямолинейно и некстати восхитился звездочет.

Впрочем, ум как свойство сердечности, присущий поэту Мите, звездочету был несвойствен.

— Тома, всегда и везде держи себя в центре, в фокусе — тебе хорошо, стало быть, всем хорошо. Лично я только из этого исхожу — и всё «хоккей»!

Соседку очень рассмешило внезапное заявление Мити. Получалось, что ему должно быть хорошо и оттого, что она присвоит и эти его деньги. Но потом ей пришло в голову: если он влюбился в нее или по крайней мере проникся к ней какими-то родственными чувствами, то его заявление не так уж глупо. Наверное, поэтому с большей, чем прежде, страстью она ласкала и целовала его. А уходя, кокетливо заметила:

— Митенька, жди свою Томочку!

В ответ звездочет, точно робот, закинул руки за голову и, прикрыв глаза, совершенно не к месту продекламировал:

— Тома, тебя ждут дома.

Соседка не знала, что и подумать.

— Ох и грубиян же ты, Митя… грубиян!

— Потому что от дурмана пьян, — опять в рифму и опять с оттенком оскорбительного самодовольства заметил звездочет.

Его примитивная настроенность усматривать во всем только комплименты в свою пользу вдруг вывела ее из себя настолько, что она даже не нашлась с ответом. Впрочем, слова были излишни — в энергичной твердости удаляющихся шагов ощущалось обещание достаточно скорого реванша.