Зинзивер - Виктор Слипенчук Страница 47

Все дни после Нового года я думал о себе и воспринимал себя не иначе как в третьем лице. И звездочет (гадатель-предсказатель), и поэт Митя Слезкин были моими хорошими знакомыми и даже больше чем знакомыми — они были частью меня, как и я их частью. Они знали все друг о друге и почти ничего обо мне. То есть они как-то догадывались, что есть Я, но — кто такой?.. В самом деле, кто Я, если ношу в себе и того и другого и сам являюсь их плодом — плодом неудачных отношений? Более того, точно знаю (и они этого побаиваются в своих догадках), что именно распри между ними как раз и вызвали меня к жизни.

Тем не менее именно Я, некто третий, жаждал не только примирения звездочета и поэта Мити Слезкина, но и их слияния. Да-да, слияния в единое общее «я», в результате которого Я, некто третий, рассеялся бы и исчез, как дым, как дурной сон, то есть уступил бы свое место новому Мите Слезкину, обогащенному опытом звездочета. Но именно этого-то как раз и не хотел прежний Митя! (Ему представлялось слияние со звездочетом каким-то добровольным безумием, которое если и явит его, нового, то только в качестве сумасшедшего.)

Конечно, такая перспектива не устраивала никого. Или шаг влево (со всеми исходящими и восходящими — «побег»), или уж лучше смерть, чем сумасшествие!..

В общем, всем «я» было чего побаиваться, тем более что все они свидетельствовали об одном — ужасном разладе в душе былого Мити Слезкина, достигшем критической точки. Однако по порядку — о распрях.

Утром, когда я (еще не ведавший, что Я — некто третий) лежал под простынею и силился понять, что случилось, почему соседка в таком же, как и я, Адамовом одеянии обмеривала меня, послышались легкие уверенные шаги. Они, не замедляясь, вошли в комнату, как входят к себе. Каким-то непонятным чутьем сразу угадал — соседка! И она, в отличие от меня, озабочена не тем, что произошло вчера, а тем, что должно произойти сегодня, сейчас.

Поэт Митя Слезкин, точно комок задохнувшегося крика, трепыхнулся в груди и в ужасе забился в угол. (Мне стало жаль его. Вот здесь я почувствовал, что Я — некто третий, что Я — всего лишь наблюдатель, наблюдения которого никому не мешают действовать себе в угоду.)

«Туда тебе и дорога», — безжалостно констатировал звездочет и, потянувшись, как потягиваются мартовские коты, раздулся от важности заполнил собою освободившееся пространство.

«Это тебе не Розочка, которая бросила тебя как пустое место, — уже, как хозяин положения, с гордым превосходством резюмировал звездочет. — Учись, поэт, мы сейчас свои затеем страсти-мордасти!»

И Я, и поэт Митя, и звездочет легко слышали мысли друг друга и, естественно, обменивались ими, не прибегая к речи. Для всех окружающих нашей раздельности не существовало, никто не воспринимал нас обособленно: это звездочет, это — поэт Митя, а это — Я, некто третий. Нет-нет, разделившись, мы находились в оболочке единого «я», и только в нем, как в представительском мундире, каждый из нас мог появляться перед окружающими и своим отдельным Я представлять всех нас троих. Вот в этом-то как раз и крылась причина разлада, причина распрей, но не буду забегать вперед.

В комнату вошла соседка — с распущенными волосами, в голубеньком мини-халатике, полная какой-то показной энергичности.

— Поэт-звездочет (наглядный пример, что в видимом мире никто нас не разделял), хватит дрыхнуть! — сказала она и, сняв шлепанцы, с ногами взобралась на кровать. — Ты-то хоть помнишь, как вчера наизусть декламировал мне стихи?!

Поэт Митя Слезкин, в отличие от звездочета Слезкина, невольно съежился, он вспомнил, что действительно читал стихи.

— И все о любви, и все презентовал мне! — самодовольно сообщила соседка.

Митя устало пошевелился — он не просто читал стихи, он, намекая на Гиву, во всеуслышание объявлял, что презентует их очаровательной Томе и ее сыну? Артуру.

— Да что ты?! Ничего не помню — перебрал! — «признался» звездочет, поворачиваясь к соседке. — Хотя нет, помню, среди ночи появилась очаровательная незнакомка с сантиметром в руках…

Он неожиданно отбросил простыню (Митя невольно сжался в комочек) и, обхватив соседку за талию, бесцеремонно потащил на себя, валясь на подушку.

— Она замеряла, кого она замеряла, уж не сеньора ли?! — давясь смехом, многозначительно вопрошал звездочет.

Соседка тоже рассмеялась, она поняла скабрезность намека, но именно скабрезность и рассмешила ее. В ней она уловила законное право звездочета на нее как на свою… Да-да, на свою женщину. Она, может, только потому и заявилась к нему с распущенными волосами и в мини-халатике, чтобы выяснить, насколько он хочет воспользоваться предоставившимся ему правом.

— Совсем, совсем не то, на что ты намёкиваешь! — притворно отбиваясь, сказала она, смеясь. — Я тоже хочу сделать презент. — Как бы желая сообщить, о каком презенте речь, оттолкнулась двумя руками и вдруг, уступив новому внутреннему порыву, сама припала к его груди и прошептала с неожиданной горячностью: — А ты, Митя, знаешь, очень даже ничего!..

Что произошло дальше?! Об этом, как говорится, история умалчивает.

Назвав звездочета Митей, соседка и думать не думала, что станет своего рода яблоком раздора между ними. Но так случилось и не могло не случиться уже потому хотя бы, что всему, о чем история умалчивала, поэт Митя был не только невольным свидетелем, но и невольным участником и соучастником. Разумеется, его, как влюбленного в Розочку, вся эта внезапно открывшаяся зависимость от сладострастника звездочета не только возмущала и оскорбляла, но просто приводила в отчаяние.

Вообще все в этот день складывалось для поэта Мити чрезвычайно плохо: опустошенность, провалы в памяти, появление соседки и, главное, ее обескураживающая доступность. Именно тогда, чтобы избежать контакта с нею, он самоустранился, а звездочет воспользовался — ни его, ни соседки не пощадил. Правда, она и не нуждалась в пощаде. Раскрасневшаяся, счастливая соседка удовлетворенно лежала подле звездочета в сладостном забытьи, а он, вперившись в потолок, бесстыже подтрунивал над Митей:

— Учись, поэт, брать быка за рога! Прошу прощеньица — буренку за вымя. Просто «милки мэ-э» — замычишь от удовольствия!

Он нарочно, для Мити (показал свою власть), помял ее обнаженные груди и, балуясь, поиграл сосцами, словно своими личными принадлежностями. В заключение, точно телку, похлопал по заду.

— Бьюсь об заклад, ничем не хуже твоей Дульсинеи! Ну, может, линии не такие округлые, зато и норовом не такая взбрыкистая.

Соседка по-своему расценила действия звездочета, придвинулась к нему:

— Митя, поглянь, какой ты ненасытный?! А если тебя подкормить?!

Она прыснула и, поднырнув звездочету под руку, вдруг сжалась, словно от внезапной боли.

— Ты, наверное, сильно на меня обиделся?

Она затаилась, даже дышать перестала.

— С чего, за что?! — не понял звездочет.