Садовник (сборник) - Валерий Залотуха Страница 48

Павлуша ступил на землю, и тут случилась неприятность, и даже две неприятности…

– Посторонись! – предупредил кто-то, но Павлуша посторониться не успел, а может, не захотел.

Свинка улетела на новый виток, каковой Чучмек изобразил Мякишу движением пальца. У того округлились глаза.

– Так это она… быстрей Терешковой, – потрясенно прошептал стоящий рядом Афоня.

А Павлуша оказался на земле, в грязи.

И одновременно случилась вторая неприятность, на которую никто не обратил внимания, кроме Забродиной: Ленин упал и разбился на более мелкие части, чем в первый раз.

Павлуша вскочил и, будто не падал, продолжил свою гневную речь:

– Я умываю руки! Я уезжаю в Семиреченск! Я отправляюсь в Москву! Я эмигрирую в Австралию! Я улетаю на Марс – только чтобы не ходить с вами по одной планете! И вас проклинаю! – И напоследок изобразил рукой крест, как делает это со своими пациентами Алан Чумак.

Несмотря на такое эмоциональное прощание, малоивановцы нисколько не обиделись, а только удивились, ну и расстроились, конечно.

– Чего это он? – не поняла Катя-продавщица.

– Вернется…

– Вернется, куда он денется, – пообещал Чучмек.

Поглядев еще немного в спину уходящего Павлуши, малоивановцы стали делить зверей. Процедура эта прошла на удивление мирно.

Слона взяла на себя баба Шура.

– Моя вина самая большая… – объяснила она свой выбор.

В отсутствие орла Сталин взял себе льва. Попугай, понятное дело, достался Полковнику, да и кандидатура для удава практически не обсуждалась. Зебры ушли к Мякишу и Кате, им же, как главным птицеводам, выделили и страуса. Хотя Катя противилась, узнав, что страус – петух. «Он мне всех кур передавит», – кричала она, но в конце концов сдалась. Кенгуру взяли к себе Тося с сыном. Зароков и обезьяна – это даже не обсуждалось. На медведя пошел Сухов. Сорокин смирился с горным козлом.

Никто не хотел брать волка. Решили отпустить его на все четыре стороны. Свистели, улюлюкали, бросали палки, направляя его в сторону леса. Но волк поджимал хвост и шел к людям.

Нюра-барыня сжалилась и взяла его к себе.

Председатель остался со своим непонятным зверем.

Колька ликовал, хотя и не подавал виду.

Прошла неделя…

Нельзя сказать, что после всего случившегося жизнь в Малых Иванах кардинально переменилась, встала с ног на голову или наоборот. Жизнь есть жизнь, она, как говорится, берет свое. Ну и что, что кенгуру, ну и что, что дикие животные, в конце концов, и мирный мерин Мякиша брал свое начало от дикой лошади Пржевальского, да и сами малоивановцы, если верить Дарвину и авторам известного вам письма, были когда-то одной большой обезьяной.

Но кое-что, конечно, переменилось. Так, понедельник у Председателя стал днем приема по личным вопросам…

Баба Шура вошла в приемную и нахмурилась – думала, первая будет, а тут уже народу полно. Секретарша Забродина сидела перед дверью шефа и вязала чулок.

Поздоровавшись, отряхнув снег с воротника и постучав валенком о валенок, Александра Ивановна села с краю и стала ждать.

– А снегу-то нынче, снегу, – поделилась секретарша свежей мыслью и зевнула.

Снег и правда шел всю неделю без перерыва, и нападало его уйма.

– Кто у него? – обратилась баба Шура к сидящему рядом Сорокину.

– Полковник, – с готовностью сообщил Виктор Николаевич.

– Секретное совещание, – добавил Сухов и подмигнул.

– За мясом? – спросила его баба Шура.

– А за чем же еще? За неделю, гад, корову сожрал. А спать ни в какую не соглашается…

– А мой не лев, слушай, не знаю кто, – поделился Сталин. – Дашь ему конфетку, оближет с головы до ног. Простудился!

– А наша фулиганичает, – включилась в разговор Тося. – Я у нее деньги от Афони спрятала. Он полез, она ему в глаз. А теперь и мне не отдает.

– Эх, мне бы ваши проблемы, – со вздохом заговорил Сорокин и, достав из кармана, показал бельевую прищепку. – Я без нее дома не хожу. Невозможно.

– Горный козел? – не поверил Сталин.

– Горный, – кивнул Сорокин. – Но вонючий. Очень вонючий.

Забродина улыбнулась.

– А я на мою Дашеньку не нарадуюсь. Кажется, если кто ее обидит – задушу собственными руками. – Забродина сказала это, не переставая вязать свой чулок, и все внимательно на него посмотрели, поняв, что это не чулок, а что-то другое.

Снег стаял с валенок бабы Шуры, стаял и высох, и она поднялась и пошла к Председателевой двери. Забродина вскочила, но баба Шура подняла руку.

– Милая, ты меня знаешь, – предупредила она и ворвалась в кабинет.

Председатель и Полковник склонились над столом, как генералы перед битвой. Полковник был в черной военной форме без знаков отличия. Форма молодила его и стройнила.

– Александра Ивановна! – обрадовался Данилов. – Очень хорошо… Товарищ Полковник предлагает, по-моему, дельную вещь – засекретить наших зверей.

– Как это? – не поняла баба Шура. – Зачем?

– На всякий случай. И в разговоре при посторонних применять шифр или код. Дуб, береза и сосна. Вот твой Раджа, например, – Председатель посмотрел в лежащий на столе лист, – Дуб-4. Ну, как тебе?

– Никак, – равнодушно ответила баба Шура. – А теперь я у тебя спрошу: ты гуляешь?

Данилов растерялся, покосился на Полковника и попытался улыбнуться.

– Да уж давно… времени не хватает!

– А как ты думаешь, слону гулять надо? Стоит он в этом телятничке, киснет от жары. Он уже и есть не просит.

– Ты в этом смысле. – Данилов вытер со лба выступивший пот. – Что я могу поделать – зима.

– А вот что! – Александра Ивановна положила на стол лист, вырванный из альбома для рисования. – Колька нарисовал.

Председатель и Полковник вертели листок, не в силах понять, что на нем изображено.

– Это слон, – пришла на помощь баба Шура. – А это одежда на нем.

– Одежда?

– Это попона, это шапка-ушанка, а это нахоботник.

– Что? – попросил повторить Данилов.

– Нахоботник. У него хобот мерзнет.

Председатель откинулся на спинку стула.

– Ну, ты даешь, Александра Ивановна, нахоботник…

– В общем, я посчитала, нужно двенадцать овчинных полушубков. Два у меня есть, мой вот от Любки остался, а десять с тебя.

– Да где я тебе их возьму?! – вскочил Данилов.

– Где хочешь! Ты председатель, тебя народ выбирал, вот и потрудись для народа!

В приемной раздался вдруг какой-то шум, а за окном на улице – треск двигателей. В деревне что-то происходило.