Игры с хищником - Сергей Алексеев Страница 48

Он некоторое время зло и молча маршировал по тротуару, после чего сбавил шаг и слегка отмяк.

– Ладно, так и быть, – заключил почти благодушно. – С Махоркиными детьми я сам разберусь. Чтоб больше никогда и в голову не приходило играть с властью. Ты с Никитой завтра поговори по-родственному, пообещай уладить дело и отправь домой с миром. Остальное я сделаю. Но впредь запомни: почуют слабину – сожрут с потрохами.

Герой некоторое время опять шел молча и вдруг заговорил совсем другим, надорванным, сдавленным голосом, словно тяжесть нес на плечах:

– Эх, да это разве враг тебе, дядя твой из колхоза?.. Сейчас о другом надо думать. Не завидую я тебе, брат. Вы пришли к власти уже смущенные, неуверенные, слабые. Леня кадры-то по себе подбирает, чтоб, не дай бог, кто не вырвался вперед, чтоб в любой момент подмять можно. Чую, увидите вы побольше, чем мы в войну увидели. При вас и рухнет Советская власть. Уж поверь мне, знаю я своего... однополчанина. Не удержать ему вожжей, а волки уже нагоняют, окружают со всех сторон. Они уже всюду, неуловимые, бесшумные, скалят зубы. Сдадут власть как по команде. И ни один коммунист не выйдет против них с пулеметом. Потому что ни один не знает, в кого стрелять. Партии уже нет, Сережа. Есть игра в нее...

От этих слов вдруг ознобило голову, и волосы шевельнулись под кепкой. Это напоминало бред нездорового человека, или, как раньше говорили о таких, дескать, заговариваться стал, когда вполне разумное соседствует с безумным. Должно быть, Герой сильно переживал свою отставку и нервы не выдержали...

На другое же утро Сергей Борисович послал за Никитой и, дабы тот не мелькал по коридорам и приемным, встретил на улице и сказал коротко:

– Езжай домой. В течение трех дней вопрос решим.

– Вижу, признаешь родню, – оценил тот.

– Где Антонина?

– Утром на работу ушла.

– Ладно, готовься, скоро в гости приеду.

Никаких заданий органам он не давал, но когда начальник УВД пришел на совещание, то показалось, смотрел как-то особенно – понятливо, что ли. Ближе к вечеру Сергей Борисович перешел в кабинет облисполкома, прождал Антонину до восьми, наудачу набрал свой домашний номер и услышал ее голос.

– Ты дома? – не поверил своим ушам.

– Да... Вы сказали дома сидеть.

На улице было темно, поэтому он непроизвольно переходил на крупную рысь и всякий раз сдерживал себя.

Она встречала его, как жена, в передничке, под которым было новое, из искристого крепдешина, платье с глубоким вырезом. В дверном проеме маячил накрытый стол...

И он спросил, как муж:

– Ты где была вчера?

– Брат приехал, вы же знаете... В общежитии.

– А платье?..

– Никита подарил... Сказал, ходишь в обносках, работаешь поломойкой.

Он устыдился, что не подумал купить ей что-либо из вещей или денег дать – текучка замордовала...

– Прости, – повинился и обнял ее. – Я переживал, искал...

Он улавливал ее дыхание и не ощущал того волнующего, ошеломляющего запаха ацетона.

Но теперь не радовался этому.

За столом, как жена, Антонина положила в тарелку какую-то пищу – он не обратил внимания, а достал из шкафа коньяк «Плиска» и два бокала. Ей налил немного, себе щедро.

– Давай выпьем?

Она что-то заподозрила, насторожилась, подчеркивая тем самым свою природную прозорливость, и одновременно попыталась скрыть это.

– Давайте, – отозвалась с интересом.

Он выпил до дна, клюнул что-то вилкой.

– Скажи мне... Ты помнишь, как вы жили в Коростах?

– Не помню... Мне года не было, когда уехали оттуда.

– А кто твой отец?

Она помялась, смутилась.

– Папа у меня очень старый... Вы не поверите – девяносто семь лет. Он поздно женился на маме.

– А маме?

– Пятидесяти нет...

– Они рассказывали, как поженились?

– Однажды я слышала... Мама сильно болела, и отец вылечил... Почему вы спрашиваете?

Сергей Борисович пропустил этот вопрос мимо ушей.

– Ты знаешь фамилию своей мамы?

– Махоркина...

– Другую никогда не называли? Например, Виктория Маркс?

– Даже не слышала... Вы так спрашиваете, как будто...

Он не дал договорить.

– Мама называла отца – Сыч?

Антонина вытянулась, удивленно расширила глаза.

– Называла... И сейчас иногда говорит: «Сыч старый, что бельма выкатил?..» Это шутя. Мама его до сих пор сильно любит.

Уходя от ее пытливого взгляда, Сергей Борисович еще выпил коньяка и взял руку Антонины.

– Я должен это сказать... Твой папа – это мой родной дед, по отцу. И получается, ты моя тетя. А я – твой племянник. Так что ты можешь говорить мне «ты».

Она выдернула руку и, качнувшись назад, чуть не опрокинулась вместе со стулом – Сергей Борисович удержал в последний момент.

– Что вы такое говорите?!

– Вчера Никита подтвердил. Мой папа – твой брат.

Антонина убежала в спальню, закрыла за собой дверь. Он же посидел с опущенной головой, выпил коньяка и пошел следом. Она лежала на кровати лицом вниз и плакала – дрожала узенькая спина под крепдешином, и в полумраке казалось, что волосы не разбросаны, а стоят дыбом. Сергей Борисович включил настольную лампу, присел рядом, погладил голову и ощутил приступ жалости, но утешить ничем не смог – не было слов.

– Ты меня хочешь бросить? – с каким-то вызовом, сквозь слезы спросила она. – А сказку обещал!

– Не получилось сказки...

Она вскочила – волосы растрепаны, мокрое лицо перекошено в неожиданном яростном гневе.

– Затащил на квартиру, изломал всю, как зверь голодный! Синяков наставил, изнасиловал... На, смотри! До сих пор не прошли!

Подняла подол и показала бедра с синими пятнами.

Это были его пальцы...

– На спине показать? Как ты когтями вцепился? – продолжала Антонина. – Не женишься на мне, да? Из-за родства?

– Ты знала? – обескураженный ее перевоплощением, спросил Сергей Борисович. – Неужели ты знала?..

Антонина примолкла и только всхлипывала, зажимая в себе слезы, дрожали прижатые к груди кулачки.

– Знала, – определил он. – Теперь все ясно.

– Ничего тебе не ясно! – задиристо воскликнула она. – Мне папа сказал!.. Когда уж поздно было! Что мне теперь делать? Ну что?!

Ее вопросы хлестали по ушам, словно бич, в голове звенело. Она же по-своему расценила его молчание.