Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания Страница 48

В экономике победа контрреволюции приведет к тому, что план в переходный период превратится «в серию компромиссов между государственной властью и отдельными «корпорациями», то есть потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, из бывших собственников-эмигрантов и иностранных капиталистов». Постепенное бюрократическое вырождение тоже приведет к реставрации капитализма: «принудительная связь между трестами и заводами внутри трестов» распадется, наиболее преуспевающие предприятия превратятся в акционерные компании «с участием рабочих в прибыли». Как мы видим, прогноз Троцкого, в общем, и целом, подтвердился. Точнее – он подтвердился в отношении эволюции бюрократии.

Однако сам же Троцкий утверждал, что вторая мировая война проверит не только устойчивость существующих режимов, но и «способность пролетариата прийти им на смену». Если война не перерастет в революцию, поражение Советского Союза неизбежно, полагал Троцкий. Если же, «вопреки всем вероятиям», в ходе второй мировой войны и сразу после ее окончания Октябрьская революция не найдет «своего продолжения ни в одной из передовых стран», если, наоборот, пролетариат окажется «везде и всюду отброшен назад» – тогда, несомненно, следует заняться пересмотром «нашей концепции существующей эпохи», - заявлял он.

Сталинский СССР, шар наверху пирамиды, «вопреки всем вероятиям», в ходе войны никуда не скатился. Наоборот, сталинский режим победил, пусть и с большим трудом, советский рабочий класс против бюрократии не восстал, в Восточной Европе власть взяли сталинские партии и создали просоветские государства, влияние СССР укрепилось и расширилось. Выходит, что Троцкий ошибся? Этим вопросом после войны задавались многие троцкисты.

Одним из них был палестинский активист Тони Клифф (Глюкштейн). Он стал собирать материал для того, чтобы защитить концепцию Троцкого, но пришел в итоге к противоположным выводам. С его точки зрения, первая пятилетка – вовсе не доказательство правоты марксизма языком «железа, цемента и электричества», а форсированный процесс накопления капитала бюрократией, порожденный конкуренцией бюрократии с империалистическим Западом. Первый пятилетний план подчинил интересы населения нуждам тяжелой и военной промышленности. В конце 20-х годов в сталинской России были упразднены остатки рабочего контроля, советы окончательно перестали быть органами власти. В ходе первой пятилетки жизненный уровень населения резко упал, снизился процент годового потребления продуктов питания, сократилась норма жилой площади на одного человека, зато резко возрос процент накопления капитала. Именно тогда бюрократия стала новым правящим классом, в стране установился государственный капитализм. Клифф доказывал: поскольку участие государства велико в экономике и традиционных капиталистических стран, отличие СССР от них количественное, а не качественное. Бюрократия – это агент накопления капитала, а значит – буржуазия, правда, очень своеобразная. Все это он описал в книге «Государственный капитализм в России».

Все эти идеи мы очень серьезно обсуждали в начале 90-х. Я, признаю, в области теории метался от одной концепции к другой. Когда я был анархистом, для меня было все ясно: государственники-большевики не могли создать ничего иного, как государственный капитализм или государственный социализм, что в принципе одно и то же. Но марксизм требует большой теоретической дисциплины. Каждый тезис нужно подкреплять весомыми научными аргументами. Ведь марксизм это что? Научный социализм! В основе марксизма лежит анализ экономических отношений, законы функционирования экономики. И здесь нет места этике, морали, добрым пожеланиям, соображениям здравого смысла и пр.

Перейдя на марксистские позиции, я принял концепцию Троцкого и всем доказывал, что СССР был обюрокраченным рабочим государством. В конце концов, эта концепция объясняет, почему бюрократия решила стать буржуазией и приступила к приватизации национализированной экономики, то есть сама отказалась от «реального социализма». Но мои анархистские сердце и душа не принимали этой концепции. Мне казалось, что она заставляет меня идти на компромисс со сталинизмом, а идти на это компромисс я не хотел.

Поэтому клиффистский «Государственный капитализм в России» произвел на меня глубокое впечатление. Наконец-то мне марксистским, а не анархистским языком объяснили, что в СССР был государственный капитализм. Значит, не нужно больше идти на компромисс со сталинизмом! Мое анархистское нутро ликовало!

Дейв вышел на нас еще весной 1991 года. Он приезжал в Ленинград со своим товарищем греческого, точнее – киприотского, происхождения. Со стороны они напоминали персонажей из какой-то комедии: приземистый, полный, бородатый грек и высокий ( 195 см ) и худой Дейв. В Ленинграде была организована какая-то очередная конференция о рабочем движении, куда они и приехали. Тогда англичане и дали мне почитать труд своего идеолога, основателя СРП. Я, Янек, Рыбачук и Бер проглотили книгу Клиффа. Мы со всем были согласны! О чем и сообщили англичанам во время встречи в мороженице на Невском (сейчас в этом подвальчике какой-то бутик).

Однако объявлять себя советской секцией тенденции «Интернациональный социализм» мы не спешили, потому что это привело бы к разрыву с Lutte Ouvriere.

Но после того как Пьер фактически сорвал акцию на «Картонажнике», я решил с Lutte Ouvriere порвать. И не только я. Янек был тоже за это, да и Бер не видел большого смысла в дальнейшем сотрудничестве. А что касается Георгия Моторова, так тот был лично обижен на Пьера, который в споре не стеснялся в выражениях.

Мы попытались выяснить отношения с Пьером языком теории, благо в январе 1992 года он сам предложил провести семинары для товарищей. Не вышло. Пьер, как часто бывало, когда его злили оппоненты, сорвался на крик, назвал нас несмышленышами, которые не понимают, что такое активистский подход к теории. А меня вдобавок он еще обвинил в антисемитизме - в ответ на то, что я заявил, что в американском конгрессе существует сионистское лобби и что сионизм – это нечто большее, чем агитация за возращение евреев в Израиль, что это еще и расизм, а значит - разновидность нацизма. Со мной был полностью согласен еврей Янек. А француз Пьер - нет!

- После Холокоста ты не имеешь права говорить такие вещи! – орал он.

С Пьером пора было завязывать. Я устал от него.

В апреле 1992 года в Ленинград приехал один из лидеров СРП Крис Харман, такой здоровый еврей лет 45-ти, кучерявый, носатый, в очках. Приехал он не один, а с очаровательной подружкой пакистанского происхождения. Миниатюрная, стройная, огромные выразительные глаза, черные как смоль волосы, смуглая кожа… Когда они – Дейв, Харман и пакистанка - зашли за мной на факультет, мои сокурсницы заволновались, с ног до головы изучали девушку Хармана. Одна из них задала зачем-то глупый вопрос:

- Эта индианка, что - твоя новая жена?

И это несмотря на то, что всем зрячим было очевидно, что пакистанка – женщина Хармана: они держали друг друга за руки, постоянно целовались, словно влюбленные школьники.

Что нашла пакистанка в Хармане? В Хармане, конечно, чувствовалась харизма… Правда, у него был один существенный недостаток – он без всякого стеснения публично выпускал кишечные газы. Почему он это делал, я не знаю. Может, болезнь какая, а, может, показывал, что он – человек без комплексов. Признаюсь – я человек с комплексами. И привычка Хармана ставила меня порой в неловкое положение.