Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева Страница 47

Гораздо интереснее и неожиданнее оказались детали. На самом видном месте висело несколько больших листов с детскими рисунками. На одном ярко-красная то ли лисица, то ли собака бежала по голубым волнам, а над ней висела сочная, но почти прямая радуга. На другом что-то вроде семейного портрета: на зеленом лужке мальчик держит за руки женщину. Непонятно только, сидят они или стоят: ноги художник нарисовать или не успел, или забыл. Рисунки были простенькие, даже примитивные. Из разряда «палка, палка, огуречик…»: две короткие завитушки на голове — мальчик, две длинные — девочка. Но Муму я узнала сразу — и по зеленым кружкам глаз, и по желтым волосам-каракулям. Первые рисунки насколько наивны, настолько же и дороги материнскому сердцу.

Под столом стояла картонная коробка с игрушками, на столе громоздилась стопка учебников по немецкому, а под кроватью я заметила закатившийся мяч и… пустую бутылку из-под водки. Муму что, еще и пьет втихушку?! У нее же ребенок! Еще бы печень не болела!

Голоса на кухне стали громче. Властный и резкий, тот, что отозвался на наш приход, то и дело командовал: «Руку подними… Горячей добавь… Еще немного…» Эхом вторил другой, тихий и ласковый: «Осторожно, ручку… Сейчас добавим горяченькой… Вовочка у нас молодец…» Не сразу сообразила: это же она, Муму!

Наконец, дверь распахнулась. Сначала появилась мощная, почти во весь проем, спина. Пятясь, соседка выкатила инвалидную коляску, на которой сидел кто-то не очень большой, с головой укутанный в полотенце. Не сразу осознав, в чем странность конструкции, через несколько секунд догадалась: под сиденьем был приспособлен небольшой тазик. Еще через мгновение поняла, что это горшок. Прозаичная бытовая подробность резанула не только глаз, но и сердце: не дай бог!

Женщина развернула кресло, и в махровом коконе я увидела парнишку лет двенадцати. Раскосый взгляд, расслабленный рот, узкое лицо, неловко повернутое в сторону и одновременно куда-то вверх, сразу выдавали тяжелую болезнь.

Последней из кухни вышла Муму. В стареньком ситцевом халатике, растрепанная и распаренная, увидев меня, она покраснела еще больше. Смутилась и я, рассчитывавшая лишь на короткий визит вежливости, а на деле непрошено вломившаяся в чужой дом в самый неподходящий момент.

Увидев моего провожатого, Вовка начал торопливо вытаскивать из-под полотенца руку, но, туго запахнутое, оно никак не поддавалось. Он заволновался, и Муму тут же подскочила, помогла. Освободившись, Вовка пару раз ткнул гостя в бок, промычав что-то невразумительное. В отличие от меня мальчишка все прекрасно понял.

— Привет-привет! — отозвался он, похлопав Вовку по плечу. — С легким паром! Ну я пошел. Мамка в магазин послала. Вам, теть Маш, хлеба не надо? — И, получив отказ, убежал по своим делам.

Вовку хотели переложить на постель, но он начал махать руками и что-то быстро и настойчиво говорить. В основном это были тягучие, «в нос» звуки, и из судорожной речи я не поняла ничего, кроме того, что он против. Но эта очевидность понималась и без слов.

— Хорошо-хорошо, — успокоила его Муму. — Думает, что положим его, а сами на кухню уйдем, — пояснила она мне. — Тут будем, с тобой, не волнуйся.

Тело его по-прежнему подергивалось, но уже меньше. Муму с соседкой надели на мальчика рубашку, ноги укутали в одеяльце и подкатили кресло к окну.

— Спасибо, теть Валь, мы уж теперь сами.

Соседка посмотрела на меня, словно прикидывая возможности. Результат оказался в мою пользу, и она двинулась к двери.

— Ну смотри. А в четверг-то приходить? — вспомнила она уже на пороге.

— Если вам не сложно…

— Чего уж… Если сама не смогу, Петровне скажу.

Женщина ушла, и Муму объяснила, но у нее все равно получилось, будто оправдывалась:

— В четверг расписание не очень удобное. Спасибо, соседи выручают.

— А вы не думали работу сменить? Может, вам лучше на репетиторство перейти? Времени было бы больше мальчиком заниматься, и вообще…

Под «вообще» подразумевалось «не пришлось бы других грузить», и Муму это прекрасно поняла.

— Я… — она замялась. — Спасибо… У меня уже есть уроки… Немного…

Рассиживаться было неудобно, да и никакого желания я на то не имела. Вручила продуктовый набор, на дежурный вопрос о здоровье получила дежурный ответ, передала приветы и последние новости. Вроде все.

Говоря, я то и дело невольно косилась на валявшуюся под кроватью бутылку. Муму проследила мой взгляд, опять покраснела, но ничего не сказала.

— Да! — вспомнила я в мучительных потугах продолжить тяжелый разговор. — Может, попросить Софью Валерьевну поменять вам расписание? В четверг. В виде исключения.

— Нет-нет! — неожиданно запротестовала Муму, — Софья Валерьевна знает мое, — она чуть кивнула в сторону Вовки, — положение. Она мне и так среди «иностранцев» самое лучшее расписание сделала. И насчет коляски хлопотала… Нет, вы уж ее, пожалуйста, не тревожьте…

Ах, вот как! Сова в курсе! А интересно, она знает, что ее подопечная втихушку закладывает? Или и на этот грешок смотрит сквозь пальцы?

— Вова рисовал? — спросила я скорее из желания перевести разговор на другую тему, нежели из интереса к картинам.

Муму сразу оживилась:

— Да, он очень любит рисовать. Вы знаете, Леночка, — можно вас так называть? — он замечательно рисует! Врач говорит, что у Вовочки настоящий талант. Другие детки даже губками рисуют с трудом, а Вова замечательно держит фломастер! Сначала, конечно, мы его вставляли в специальную коробочку или пластинку… Впрочем, это неважно. Ножки у него не работают, зато руки почти как у здорового. Нам и массажистка говорит…

— Если бы я знала, обязательно принесла краски или фломастеры, — перебила я.

Вышло довольно грубо. Но мне было уже невмоготу. Терпеть не могу лицемерия.

Муму сникла и выдала привычное:

— Если вам не сложно…

Дверь за моей спиной захлопнулась. Уф! Наконец-то все закончилось! Больше я сюда не ходок.

Муму, конечно, жалко: ребенок-инвалид, мужа, похоже, нет. Но ведь пить ее никто не заставляет! Вместо того чтобы самой сыном заниматься, на соседей спихнула. Странно, но пьяниц на Руси, как и юродивых, всегда жалеют. А чего Муму жалеть? В школе работает, репетиторство ведет, а живет в нищете, и ребенка обрекла на убожество. Деньги, ясное дело, пропивает. Это ей, видите ли, не сложно…

— Уже пошли? — окликнул кто-то сзади.

Я оглянулась. Между бабульками на скамеечке, привалившись спиной к деревянному заборчику, отдыхала тетя Валя.

— Да, — смутилась я, словно совершала что-то постыдное. Уход из таких семей всегда похож на бегство.

— А вы с какой работы?

Ее любопытство теперь помножилось на мое. Побег временно откладывался.

— То есть как с какой?

— Ну из ЖЭКа или со школы?