Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева Страница 46

Да, дорогуша… И много ты этакими способами решила проблем в своем классе? Или своих собственных?

Неважно. В любом случае это лучше, чем молчать и делать вид, будто ничего не происходит. Потому что неравнодушие не проходит бесследно. Сдвинется дело, пусть на чуть-чуть, хоть на миллиметр — уже хорошо. Вот как сегодня. Конечно, каждый шажок добывается потом и кровью, нервами и здоровьем. Чудес в педагогике не бывает, это я теперь точно знаю.

А Муму кое-как отсидела урок и — бежать. Халтурщица.

Не хочу к ней идти.

10 апреля

В палате Муму не оказалось, как раз накануне ее выписали домой. Разговорчивые соседки доложили, что чувствовала она себя уже гораздо лучше, но больничный ей еще не закрыли. А одна особенно бойкая ущипнула: почаще надо к коллеге ходить, раз у нее родных нет.

Хотела было огрызнуться: откуда же мне об этом знать? Мы и знакомы-то шапочно, виделись почти всегда мельком. Не подружки и даже не приятельницы, а уж почему те не ходят — не меня надо спрашивать.

Потом словно стукнуло: неужели у нее совсем-совсем никого нет? Но ведь так не бывает. А если и бывает, значит, сама виновата. Я, например, знаю Муму совсем немного, но дружить с ней тоже не имею ни малейшего желания.

И все-таки тяжелый камень, лежавший на душе, с места чуть-чуть сдвинулся. Поскольку о выздоровлении речь не шла, а стандартный больничный набор в виде апельсинов, яблок и пакета сока оттягивал руку, решила выполнить свой навещательный долг до конца и сходить к Муму домой. Секретарша Риточка адрес нашла быстро, а вот мне обнаружить дом стоило немалых усилий.

Он затерялся в старых неопрятных дворах, где воду жители все еще носили с колонок, а различные нужды справляли, судя по доносимым ветром ароматам, в уличных клозетах. Затрудняло поиски еще и то, что номер дома оканчивался литерой «А», и редкие прохожие безжалостно гоняли меня то в одну, то в другую сторону.

Выручил пробегавший мимо шустрый мальчишка лет семи. На секунду задумавшись, он обрадованно выпалил:

— Да это ж наш Шанхай! Вам Шанхай надо спрашивать! Во-о-он в те ворота зайдете, сначала прямо, потом увидите розовый дом. А вам там кого надо? — уставился он на меня любопытными глазенками.

Действительно, чего церемониться — услуга за услугу.

— К Марье Михайловне, знаешь ее? Учительница, немецкий преподает. Ее вчера из больницы выписали, — вспомнила я еще одну особую примету и добавила совсем уж ненужное, но оправдывающее мое неожиданное здесь появление: — Вот, иду ее навещать.

Признаюсь, оказаться принятой за подругу или родственницу я стыдилась даже перед этим пацаном. Но мальчишка, уже приготовившийся было бежать дальше по своим делам, неожиданно развернулся:

— Я провожу. Давайте сумку понесу, — предложил он.

Его поведение меня удивило. И потому, что нечаянный проводник проявил столь неожиданное и горячее участие в моих поисках, но более всего потому, что оно, несомненно, было вызвано упоминанием Муму. В этом месте прочная логическая цепочка наблюдений, на которых надежно крепились мои непогрешимые, как мне казалось, умозаключения и убеждения относительно Муму, потеряла важное звено и обвисла безжизненными плетями.

Мы прошли в старые — двумя легкими арками — кирпичные ворота. Штукатурка на них почти вся облупилась, обнажив ровный красный кирпич. Добротный, сделанный на совесть, он не растрескался от времени или непогоды, лишь в нескольких местах был сколот дурной человеческой силой. В лучшие свои времена ворота наверняка видывали и важно проезжающих господ, и приходящих по делу разночинцев, и — без счету — прислугу, странствующих богомольцев или откровенных попрошаек. Теперь внуки тех, кто раньше здесь только наводил порядок и завистливо заглядывал в хозяйские окна, сами за ними жили. Но порядка от этого стало почему-то намного меньше.

Дальше шел двор. Слева тянулись приземистые амбары, давно приспособленные под гаражи и сарайчики. То, что не поместилось внутрь, складывалось снаружи — бревна, доски, ржавые трубы, батареи и прочий хлам, сваленный здесь в призрачной надежде на возможную в будущем экономию. Свободную площадку в центре двора расчерчивали многочисленные веревки, завешанные простеньким бельишком, а края вдоль заборов и строений отвоевали заросли вишни. Двор усадьбы, и сейчас немаленький, раньше был еще больше — справа, сразу у входа скромно притулился небольшой домишко. Из белого силикатного кирпича, с обшитым сайдингом фронтоном, он резал глаз своей дешевизной и неуместной безликостью. Как если бы ширпотребовский пластиковый стул поставили среди антикварной мебели, пусть даже и не отреставрированной.

Двухэтажный дом, бывший когда-то господским, оказался в глубине двора, за углом новостройки. Белая штукатурка на нем, как и на воротах, местами отлетела, в мелких прорехах проступал тот же красный кирпич, и потому издалека дом действительно казался розовым.

— Вот! — махнул мальчишка рукой в его сторону.

Весь короткий путь он молчал и сосредоточенно тащил мой пакет, то и дело перекладывая его с руки на руку.

— А почему Шанхай?

— Ну… — Вопрос застал его врасплох. Действительно, в таком возрасте уже не спрашивают у взрослых, почему стол называется столом, а солнце — солнцем. Но еще не стараются понять это самостоятельно.

Ответ нашелся сразу, как только мы вошли в дом. В длинном коридоре было сумрачно, по обе его стороны шли многочисленные двери, и около каждой громоздились коляски, велосипеды, тазы и прочие вещи, нужные в хозяйстве, но не нужные в квартире. Перенаселенная коммуналка, потому и Шанхай.

— Вот! — ткнул в обитую дерматином дверь мой немногословный провожатый. — Тута учительница живет.

Он посмотрел на простенок у двери:

— Ванны нет, значит, Вовку купают.

Затем — на стоявшие у двери большие серые сланцы и добавил:

— Сегодня тетя Валя помогает.

Он громко, по-хозяйски постучал. Внутри что-то не то стукнуло, не то хлопнуло, и донеслось недовольное:

— Кто там еще?! Заняты мы!

Мальчишка нисколько не смутился и уверенно налег на дверь, оказавшуюся не запертой.

— Теть Маш! Это я! — крикнул он, не сочтя нужным уточнить, кто именно. — Да заходите, дует же, — буркнул он мне, нерешительно вставшей в проходе. — Вас тут навещать пришли! Мы в залу пройдем! Вон, на диван садитесь, — дал он мне новое указание.

Я послушно присела и огляделась. Комнатка была маленькая и, если бы не высокие потолки, казалась вовсе крошечной. Вдоль основной стены впритык к дивану стояла большая кровать с панцирной сеткой и металлическими шариками в изголовье; бочком к ней — шкаф, а еще дальше, в угол у двери, втиснулся круглый стол. Вся мебель была рождена в эпоху если не Хрущева, то раннего Брежнева и не скончалась, то есть не отправилась на свалку, только ввиду явного отсутствия преемницы. Бедность и неказистость были очевидными, они кололи даже мой неизбалованный роскошными интерьерами глаз. Но, по крайней мере, чистенько.