Интересная Фаина - Алла Хемлин Страница 47

Тем более Серковский переживал за правдивость силы любви Верочки к себе. Эти переживания уже сделали так, что Серковский отдал Верочке Елизаветины кольца с камнями, бусы, сережки и прочее тоже отдал. Всего товара насчиталось на двенадцать тысяч триста рублей. Считал по дружбе — бесплатно — Абовиц и даже предложил посчитанное выкупить у Серковского за шесть с половиной тысяч.

Пока шло время до наследства от Елизаветы, Серковский написал хорошему человеку в Киев и спросил, как там и что.

Человек из Киева написал Серковскому и сказал, что там хорошо.

Серковский прикинул, сколько выручится за дом со всем домашним потрохом. Выручка на бумаге получилась слава Богу, но смотря на что.

Серковский опять прикинул и решился переехать в Киев на богатую съемную квартиру, как-то пристегнуться к окружному суду, жить с Верочкой, потом жениться на Фаине, заполучить капитал, потом жениться на Верочке, зажить с Верочкой с самого начала и желательно до самого конца попозже.

И вот Серковский продал дом и переехал в Киев.

А Фаина что?

А Фаина ничего.

Фаину за руку возьмут и поведут, куда надо руке. Так и тут.

Дом продался, переезд сделался.

Киев есть Киев.

* * *

А на предпоследней улице Киева в своем доме проживала бездетная вдова Пилипейко, женщина неболтливая, нестарая, некрасивая, небогатая. Про себя Пилипейко говорила, что она женщина добрая и умная.

Серковскому хороший человек посоветовал определить Фаину под присмотр к Пилипейко и вызвался похлопотать. Серковский сказал, чтоб хороший человек похлопотал.

Пилипейко согласилась принять сиротку за хорошие деньги и за кое-что по хозяйству.

Вдова Пилипейко жила на пенсию. Эту самую пенсию вдове платил царизм за упокоенного мужа Пилипейко, который всю свою жизнь служил царизму чиновником по чему-то там. Царизм платил пенсии не от чистого сердца, как люди при советской власти уже привыкли, а через все зубы и не абы кому. Еще хороший человек посоветовал Серковскому порадоваться, потому что сам Серковский и все какие будут знакомые Серковского и другие знакомые этих знакомых никогда ни на какой дорожке не сойдутся с вдовой Пилипейко и ничего от нее не услышат. Из науки уже давно известно, что человек — не гора, и ни с кем на свете не сходится.

* * *

Еще в Одессе, когда Серковский сказал Фаине про переезд в Киев, у Фаины не появилась радость или наоборот. Фаина за все эти годы толком не видела Одессы, как в детстве не видела Батума. Фаине было все равно, на каких улицах не прогуливаться туда-сюда, на каких людей не смотреть, каких чихов от людей не слышать, кого не здравствовать.

Со своими учительницами и учителями Фаина почти что не говорила, хоть и хорошо их слушала и отвечала на все поставленные вопросы. Запоминала Фаина тоже сильно хорошо.

До встречи с Боровиковой-Лесовской Фаина часто жалела свою память за то, что памяти приходится напихиваться чем попало. Самое первое время учебы Фаина пробовала отдавать по кусочечкам из своей памяти памятям зайчика с попугайчиком. Но в их памяти ничего из памяти Фаины не входило. А если и входило, так сразу вываливалось. Фаина скоро перестала, хоть и пообещала своей памяти что-нибудь придумать.

И Фаина придумала.

Боровикова-Лесовская научила Фаину хорошо рисовать. Но пока Боровикова-Лесовская учила Фаину, получалось, что стиралось с бумаги больше, чем оставалось готового. Фаина не переживала, потому что Фаине понравилось посылать прах с бумаги к другому праху. Понравилось Фаине, потому что на место старого праха всегда через фаинские руки приходил новый и даже мог остаться и сделаться уже не прахом на той же самой бумаге. И получалось, что прах уходил к праху, а не пропадал насовсем. Даже если Фаина смывала краску водой, прах не пропадал, а приходил обратно, хоть и по-другому.

В один день после урока Блюменкранц Фаина опять пожалела свою память, потому что как раз в память впихнулось длиннющее немецкое слово. Память у Фаины заболела и попросилась на свежий воздух.

Раньше память у Фаины никуда не просилась. Но из науки уже давно известно, что у всего в человеке есть свой предел.

Сначала Фаина хотела отпустить память от себя на день-два. Потом Фаина испугалась, вдруг не сегодня завтра память для чего-нибудь понадобится.

И вот после немецкого урока пришла Боровикова-Лесовская и дала Фаине задание — нарисовать карандашом на бумаге, что Фаина увидит из окна, а сама пошла к Елизавете пить чай.

Фаина нарисовала вид, потом посмотрела в окно еще. Фаине не понравилось ни на виду, ни на бумаге. Фаина не начала стирать по кусочечкам, а взяла и выкинула целую бумагу со всем, что нарисовалось, в ведро.

Тут Фаина подумала, что прах ушел с бумагой, и потому ему возврата уже не будет.

Фаина решила, что нужно из памяти тоже выкидывать куски с бумагой без возврата. В памяти запустеет, там завеет свежий воздух, тогда память никуда не запросится.

Фаина задумалась, что бы взять и выкинуть из своей памяти.

Ночь Фаина прикидывала и почти что утром решила.

Фаина рано встала, не евши пошла по сухому мосту с Елизаветой и Серковским в церковь.

В церкви Фаина повставала сколько-то на колени, сделала сколько-то наклонов вперед до самого пола, руками тоже сделала туда-сюда, напустила в голову через рот с носом и ушами пахучего дыма, приняла ложку сладкого красного вина. И подумала Фаина, что хорошо, что плохо только — когда говорились молитвы, зубы с языком перегораживали ход для дыма, а то б его в голове стало еще больше. Тем более через глаза ничего в голову не проходило, а всегда выходило соленой водой, как из моря.

Фаина пришла домой, хорошо покушала и поучила уроки, хоть было воскресенье. При царизме по воскресеньям учиться не полагалось из-за того, что как раз Христос воскрес и ему надо было отдохнуть. Люди посмотрели на такое дело — и давай себе тоже отдыхать. Отдых у людей получился дармовой, они ж взялись за отдых еще не умерши, ничего.

Потом Фаина взяла тоненькую бумажку, через которую перерисовывают то, что сами сделать не могут. Фаина нарезала из бумаги квадратики с четвертушку и начала рисовать тонюсеньким острюсеньким карандашиком — вроде вышивала тонюсенькой иголочкой шелковой ниточкой по тонюсенькой материи.

Первое. Фаина нарисовала утюжок из своего старого дома и почти что все орехи, которые разбила этим самым утюжком. Если для руки, утюжок с орехами получился сильно тяжелый, а для памяти — так и говорить страшно.

Второе Фаина не нарисовала, потому что остановилась попробовать, как в памяти получится без первого.

Фаина свернула тонюсенькую трубочку и еще закрутила вроде веревочки, связала веревочку узелочком, чтоб ничего по дороге не сбежало обратно в память, и засунула в малюсенькую щелку в полу под самой стенкой. Потом Фаина три раза плюнула в это самое место и три раза перекрестила.