t - Виктор Пелевин Страница 46

— Это опасно. И для вас, и для меня.

— Почему?

— Во время опыта вам, возможно, будет казаться, что вы перемещаетесь в пространстве. Чтобы ваше тело не совершало рефлекторных движений, его надо удерживать…

Сказав это, Джамбон смерил фигуру Т. оценивающим взглядом.

— Верёвки, конечно, надёжнее, — сказал он, — но думаю, что при одной пилюле справлюсь и так. Насколько это условие для вас важно?

— Оно решающее.

— Тогда я попрошу тройную плату. И деньги вперёд.

— Приятно говорить с деловым человеком, — улыбнулся Т. — Возьмите сами, сумка с империалами на зеркале…

Пока Джамбон отсчитывал монеты (это заняло у него довольно много времени), Т. подошёл к стоящему у стены серванту, встал так, чтобы Джамбон не видел его рук, и открыл ящик. Внутри лежал металлический конус с жёлтой кнопкой капсюля и выгравированным на плоском дне словом «Безответная». Это была вторая бомба — единственное, что осталось у Т. из снаряжения, присланного из Ясной Поляны.

«Первая, кажется, называлась „Безропотная“, — подумал он, — и ведь правда, никто потом не роптал. А тут, надо полагать, никто не ответит. Кузнец де Мартиньяк постиг непротивление весьма глубоко. Жалко разбрасываться такими красивыми вещами, но если этот Джамбон предатель…»

Взяв бомбу, Т. незаметно положил её в карман. Когда он вернулся на своё место, лама, как раз закончивший подсчёт денег, спрятал кошель с монетами в недра своей рясы и улыбнулся.

— Всё в порядке, — сказал он. — Процедура весьма проста по внешним формам, и мы можем начинать…

Откуда-то в его руке появился небольшой пёстрый узелок. Он развязал его (мелькнул платок с мрачной религиозной вышивкой — синие трехглазые лица, языки пламени, какие-то тёмные горы) и поставил на стол перед Т. маленькую шкатулку-череп из серебра с бирюзой. Голубые глаза черепа посмотрели на Т. с выпученным недоумением.

— Откройте, — велел Джамбон. Т. откинул крышку черепа.

Внутри лежали три пилюли, по форме немного похожие на бомбу в кармане у Т. — каплевидные, размером с ноготь, тёмно-серого цвета, с вкраплениями мелко измолотой сухой травы.

— Что это? — спросил Т., вынимая одну из пилюль и поднося её к глазам.

— «Слёзы Шукдена», — ответил Джамбон. — Шукден, если вам любопытно, это личный дух-охранитель Великого Желтошапочного Ламы из дворца Потала. Как вы понимаете, наилучшая рекомендация из всех возможных.

— Из чего они сделаны?

— Из смеси более чем ста разных трав, корней и субстанций. Точный состав веками держится в секрете.

Т. заметил, что в дне шкатулки выбиты углубления под каждую пилюлю — слёзы как бы падали в три разные стороны из общего центра.

— Почему именно три? В этом есть смысл?

— По числу глаз, — объяснил Джамбон. — Мирянам рекомендована одна пилюля, поскольку они смотрят на мир как бы одним подслеповатым глазком. Утвердившемуся на духовном пути можно проглотить две, ибо у него открыты оба глаза. А три дозволяется принимать только тому, у кого открыт глаз мудрости. Но ему никакие пилюли вообще не нужны, поэтому третья добавлена в ритуальных целях — такова традиция. Вам следует принять одну. Или, с учётом того, что мы проводим опыт без верёвок, половину.

— Нет, — сказал Т., — две.

— Разве вы человек пути?

Т. кивнул.

— Можно спросить, что вы на нём постигли?

Т. пристально поглядел на Джамбона. «Рассказать всё? — подумал он. — Впрочем, времени нет…»

— К примеру, милостивый государь, — ответил он чуть надменно, — я постиг, что эту Вселенную вместе с городом Петербургом и присутствующим здесь ламой Джамбоном я сотворил сам, мистически действуя из абсолютной пустоты. Я есть отец космоса и владыка вечности, но не горжусь этим, так как отчётливо понимаю, что эти видимости суть лишь иллюзорные содрогания моего ума.

Джамбон внимательно уставился на Т. — куда-то в точку над его бровями. Он глядел туда долго, почти минуту, и на его лице постепенно проступало замешательство пополам с уважением, словно у кочевника, впервые увидевшего автомобиль.

— Интересно, — сказал он. — Я слышу подобные слова довольно часто, но люди, произносящие их, обыкновенно в глубине души сами понимают, что врут. Вы же по всем признакам говорите правду… Не знаю, граф, по какому пути вы идёте, но вам определённо можно принять две пилюли. Никаких возражений. И для меня, поверьте, большая честь служить вам в качестве проводника. Вот только опыт займёт много времени — препарат будет действовать до самого вечера. Поэтому я предлагаю начать незамедлительно…

Встав, он подошёл к серванту, налил стакан воды из графина и вернулся к Т.

— Запейте, — сказал он, — пилюлям нужно некоторое время, чтобы подействовать. Я успею дать дальнейшие объяснения. Для вас всё будет просто.

Поборов колебания (было уже непонятно, зачем он только что настоял на двух пилюлях), Т. положил серые конусы в рот и запил их водой. Они совсем не имели вкуса и казались сделанными из воска.

Джамбон развернул стул с портретом Достоевского так, чтобы тот оказался прямо напротив Т.

— Теперь, — сказал он, — смотрите ему прямо в лицо. Представьте, что это живой человек, сидящий напротив. Вслед за этим попытайтесь отбросить всякую двойственность — станьте этим человеком сами. Постарайтесь перенестись в его мир… Задайтесь вопросом, что видели эти глаза, когда были ещё живы…

— У меня есть представление о том, — сказал Т., вглядываясь в портрет, — что эти глаза видят сейчас.

— Это ещё лучше, — ответил Джамбон. — Что это? Река огня? Ледяная пустыня, небесный сад?

— Город, — сказал Т., не отводя глаз от зрачков Достоевского, — некий город. Отдалённо похожий на наш, но населённый ходячими мертвецами.

— Отлично! — воскликнул Джамбон с воодушевлением. — Тогда действуйте так. Сначала постарайтесь увидеть город с высоты птичьего полёта. А потом плавно переместитесь на какую-нибудь из улиц.

— А каким образом это сделать?

Джамбон поглядел на Т. с недоумением.

— Посредством личной майи, — ответил он. — Как же ещё?

Т. почувствовал, что, начав расспросы, можно быстро подорвать с таким трудом созданную мистическую репутацию. Но спрашивать, как оказалось, не было необходимости.

— Уже вижу, — удивлённо прошептал он. — Да, вижу…

Это походило на сон наяву: Т. действительно видел Петербург Достоевского примерно с высоты крыш. Не столько, впрочем, видел, сколько представлял или вспоминал — но город воспринимался вполне отчётливо. Его можно было разглядывать, перемещая внимание от одной детали к другой.