t - Виктор Пелевин Страница 45

— Я? Нет… Если, конечно, после случившегося…

— Пока ничего не случилось, — сказал Джамбон. — Взаимоотношения моих клиентов друг с другом меня не касаются, и я никогда в них не вмешиваюсь. Итак, вы готовы?

— В общем да, — ответил Т. — Я, правда, не вполне себе представляю…

Джамбон вынул из кармана маленький ножик, перерезал стягивающую портрет бечёвку, разрезал бумагу и, словно кожуру, стянул газетную упаковку на пол.

Т. увидел поясной портрет Достоевского — тот был изображён в натуральную величину, в академической и несколько официозной манере — с тем щедрым добавлением волос, подкожной мускулатуры и здорового румянца, на которые никогда не скупится благодарное потомство.

— Зачем это? — спросил Т.

— Таков мой метод работы с духами, — ответил Джамбон.

— Скажите, а как вы вообще можете вызывать дух умершего? Он ведь, по вашим верованиям, перерождается?

Джамбон посмотрел на Т.

— По моим? — спросил он с удивлением.

Т. почувствовал лёгкую неловкость.

— Ну вы же буддист. А в буддизме, насколько я знаю, верят в перерождения души. Там даже есть ламы-перерожденцы.

— Верно, — сказал Джамбон, — я и сам лама-перерожденец.

— Так как же вызывать дух? Вдруг он уже воплотился — например, в этого сыщика, укравшего ваше послание из ящика Победоносцева? И мы будем искать Достоевского где-то в астральном мире, не догадываясь, что он минуту назад был рядом с нами…

— Вы верите во всю эту чушь? — поднял брови Джамбон.

Т. растерялся.

— Я… Не знаю, право. Я полагал, что вы верите. Это ведь не я лама-перерожденец, а вы.

Джамбон снисходительно улыбнулся.

— Если вы не в курсе, граф, учение о перерождении лам связано исключительно с наследованием феодальной монастырской собственности.

— Вы говорите это как лама? — удивился Т.

— Я говорю это как лама, который никогда не обманывает серьёзных клиентов. Потому я и беру так дорого.

— То есть, — сказал Т. с любопытством, — вы вообще не верите в реинкарнации?

— Не совсем, — ответил Джамбон. — По моим представлениям, перерождается не отдельная личность, а Абсолют. То есть не Карл после смерти становится Кларой, а одна и та же невыразимая сила становится и Карлом, и Кларой, и возвращается потом к своей природе, не затронутая ни одним из этих воплощений. Но на самом деле, конечно, про Абсолют нельзя сказать, что он перерождается или воплощается. Поэтому на эту тему лучше вообще не говорить.

— А как же быть с воспоминаниями о прошлых жизнях?

Джамбон пожал плечами.

— Остатки чужих рождений содержатся в том питательном культурном бульоне, из которого возникает наша временная земная личность. Как стебли мёртвой травы в перегное. Но если к вашей подошве прилипает нарзанная этикетка, это не значит, что в прошлой жизни вы были нарзаном.

— Но ведь всё ваше учение…

— Да-да, — отозвался Джамбон. — Можете не продолжать. Будда говорил в джатаках — «когда я был Бодхисаттвой, когда я был царевичем…» Как я уже сказал, один и тот же абсолютный ум был нами всеми. Поэтому тот из нас, кто сам становится этим абсолютным умом, может в воспитательных целях вспомнить всё, что захочет. Или, во всяком случае, сказать всё, что захочет.

— А в чём тогда заключается наказание для грешника, если он не перерождается в аду?

— Наказание в том омерзительном состоянии ума, в котором он пребывает до смерти. Оно и есть ад. Всё это просто метафора происходящего с нами в жизни. Впрочем, граф, если очень постараться, можно действительно переродиться в аду. Для абсолютного ума возможно абсолютно всё.

— Хм, — сказал Т., — какие интересные бывают ламы-перерожденцы. Никогда бы не подумал.

— Я не совсем обычный лама-перерожденец, — улыбнулся Джамбон. — Но это не имеет отношения к нашему опыту. Если вы, конечно, ещё не раздумали.

— Отнюдь. Моя решимость тверда как никогда. Но откуда, в таком случае, мы будем вызывать дух Достоевского?

— Если угодно, — сказал Джамбон серьёзно, — мы обратимся к тому самому абсолютному уму, о котором я говорил. И попросим его помыслить интересный вам аспект реальности — чем бы он ни оказался. Поскольку вас интересует контакт с Фёдором Достоевским, я приготовил этот портрет в качестве, так сказать, дорожного указателя.

— Интересно. А как вы думаете, абсолютный ум не рассердится, что его беспокоят за деньги?

— Не волнуйтесь, — ответил Джамбон, — даже если это произойдёт, проблемы возникнут не у вас, а у меня.

— А где мы будем искать абсолютный ум? — спросил Т.

— Вы обнаружите его в себе. Но только на короткое время и с моей помощью. Ну что, начинаем?

Т. кивнул.

— Тогда слушайте внимательно. Переживания во время опыта могут быть довольно необычными. Поэтому, если вы хотите получить ответ на конкретный вопрос, сформулируйте его заранее в простой и ясной форме. Одно-два слова, максимум три. И повторите эту фразу несколько раз, чтобы не забыть.

— У меня такая фраза уже есть, — ответил Т.

— Можно её услышать?

— Она вам ничего не скажет. Извольте — «Оптина Пустынь». Ну или «Оптина Пустынь соловьёв». Это то, о чём я собираюсь спросить Достоевского, поскольку именно он употребил это выражение впервые.

— Хорошо, — сказал Джамбон, — мне действительно непонятно, но главное, чтобы понимали вы. Теперь одно условие. Я хотел бы на время опыта привязать вас к стулу.

Т. нахмурился.

— Это ещё зачем?

— Дело в том, — ответил Джамбон, — что используемые мной субстанции часто действуют непредсказуемо, и случается…

— Субстанции? Какие субстанции?

— Я дам вам проглотить специальное тибетское снадобье.

— Позвольте, — сказал Т., — вы, значит, хотите накормить меня какой-то отравой, да ещё и к стулу привязать?

— Вы мне не доверяете?

— Тут не в вас дело. У меня немало недоброжелателей, и полагаться приходится только на себя. Если меня застанут, извините, привязанным к стулу… Не то чтобы я ожидал подобного развития событий, но рисковать я не могу.

Джамбон погрузился в раздумья.

— Скажите, — спросил Т., — это ваше снадобье влияет на способность двигаться? Владеть своим телом?

— В том и дело, что нет. Но само ваше восприятие претерпит серьёзные изменения, и для вашего блага…

— Мне лучше знать, в чём моё благо, — ответил Т. — Можете вы проделать опыт, не привязывая меня к стулу?