От меня до тебя – два шага и целая жизнь - Дарья Гребенщикова Страница 46

Глава 11

Почему так воют сирены скорой помощи, пожарной машины, и даже полиции? Кого они пугают в ночи? Кому они шлют сигнал — держись, помощь спешит? Да никому. Сами себя подбадривают, потому как впереди ничего хорошего, собственно. В огонь лезть, больного на носилках тащить с 5 этажа без лифта, или разнимать счастливую чету алкашей, не поделивших огурчик. Грустно тем, кто едет на помощь. Холодно им, неуютно и трепетно. А ехать надо! Вот, и Анна Карловна, бегала, кричала, руками махала, как потревоженная птица — а зачем? Найди она Толяна, ей опять его мыть, вытрезвлять, сорочку, простите, замачивать в тазике, дышать похмельным угаром. Зачем? Вот — Грацианский! Шляпу ему нашла бы — и все, счастливый вечер под абрикосовым абажуром. Беседа о приятном о дифтерите, скажем. Или о нервюрах и глиссадах — есть чем поделиться, скажу я вам. А с Толиком, о чем? Как борозду наезжать? Как венцы подрубать? Анна Карловна уж и в библиотеку записалась спешно, взяла книгу о дачном строительстве, а подумав, еще о разведении крупного рогатого скота на частном подворье. Смелая она женщина, доложу я вам, Анна Карловна Докшиц. А вот Толик, пока рыскало население с тайной надеждой, что сгинул Козёл в болотах, или съел его наконец-то какой заблудший медведь, — Толик сидел под окном, декорированный калиной бульдонеж и напоминал мужескаго пола невесту, что было забавно и свежо. Подождав, пока загудит рында, пока заголосят односельчане, ведомые Анной Карловной, он перемахнул через низкий штакетник и, прячась по квадратам, как десантник в кино про штурм дворца Амина, перебегая из тени в тень, достиг амбулатории, рванул на себя стеклянный шкапчик с надписью «Иванов -3 раза, Петров-1 раз, Сидорову не надо», открыл тайник в стенке, облизываясь и дрожа, вытащил трехлитровую банку спирта — и запил. Сообразив, что три литра враз не усидеть, нехотя и открыто поплелся за ружьем, спрятанным Анной Карловной с чисто женской проницательностью в бане, под ворохом голиков и старых ватных одеял. Выйдя с ружьем, пальнул в воздух, перебежал за баню, быстро-быстро, по-собачьи вырыл ямку во влажной земле, закатал туда банку и уж пошел уверенно, постреливая в воздух, покрикивая — Анька! Убью, с-с-сука! Заслышав выстрелы, сельчане прыснули по домам, потому как получение бонуса стало сомнительным. А класть свою голову за стоматолога еще никто не додумался. Достаточно того, что она, понимаешь, зубы тягает и дырки сверлит такие, что закаленные десантники в окно прыгают.

Анна Карловна, путаясь в узкой военизированной юбке, бежала мелкими шажочками, глядя на себя со стороны. Ей представлялось, что именно так бежала фронтовая мед сестричка тащить с поля боя раненного бойца. Толян, расстреляв патроны, чувствуя, что теряет власть над событийным рядом и к тому же не помнит, куда зарыл спирт, качнулся, окинул рассветное небо мутным взором, ощутил, что ногам необычайно прохладно, — и рухнул у берега. Так и лежал он, как в гамаке — в корнях серебристой ивы, и его ноги, обожженные крапивой, омывали чистые озерные струи.

Свадьба состоялась буквально сразу же, как Толик был закодирован страшным врачом-наркологом Гагиком Чепруненко, не знавшим жалости к пьяницам по одной причине — сам Гагик страдал запоями и потому кодировал алкашей в редкие трезвые дни с особой, изуверской жестокостью. После Гагика человек уж не то, что водку, чай пить не мог и валился в корчах при звоне бокалов за праздничным столом. После кодировки Толяна не просто мыли, его томили в бане. Толян выл, сучил ногами и грозился сделать себе харакири забытой Анной Карловной открывалкой. Анна была неумолима — она декорировала клуб осенними листьями и шарами. Шары надували снятые с занятий школьники. Зачем-то принесли ель, спутав времена года, но водрузили — не пропадать добру же? Анна Карловна даже отправила в Москву мерки своего тела (прибавив, кстати, лишку в бюсте и в бедрах!), и получила с поездом платье, напоминавшее ворох плохо смотанных бинтов.

Глава 12

В сельсовет ехали на грузовике, — у брички сломалась ось, как в анекдоте про Бердичев. Грузовик благоухал навозом, который рачительный хозяин грузовика тайно тырил на ферме для своего огорода. Впрочем, Анна Карловна в грузовик не вошла — платье ее пускало пузыри в свежем октябрьском воздухе и просилось на волю. Надев для верности резиновые сапоги, Анна Карловна, в брезентовой плащ-накидке, проданной прапорщиком расформированной воинской части, пыталась изящно обойти колеи, наполненные стылой и мрачной водой. Позади неё, в Альфа-Ромео 155, с таким малым клиренсом, что машина брюхом ложилась на песчаные барханы и плакала жалобно, по-итальянски, ехали два брата Анны Карловны — Осип Карлович и Сигизмунд Геннадьевич Докшицы. Сложность заключалась в том, Сигизмунд Геннадьевич был усыновлен Карлом Докшицем, но папа Карл решил не лишать пусть приемного, но сына, памяти о безвестно канувшем отце Геннадии и всю жизнь ловил на себе недоуменные взгляды, заполняя всеразличные документы. Братья обожали младшую Анечку, справедливо находя её миленькой, но взбалмошной, и потому не снимали с неё своей сердечной опеки. Сейчас братья тягостно молчали, заново переживая знакомство с Анатолем. Называть его кличкой, трансформированной от фамилии — «Козёл», они сочли непристойным. И не такие фамилии бывают, если от каждой начать давать производные? То-то! Что же, Анна, — спросил Осип Карлович, — Лопушанская-Докшиц станет Докшиц-Козлёнкина? Нет, — Анна Карловна нагнула ветку рябины и мягко взяла губами уже подмерзшую гроздь, — Анатоль станет Докшиц. Осип поправил очки, побагровел, проверил узел галстука, сглотнул и сел на шершавую скамейку, предварительно расстелив на ней полиэтиленовый пакет с принтом Ленинградского Дома Книги. Сигизмунд Геннадиевич, хотя и был принят родным в семью и нимало не был ни в чем ущемлен, все ж таки не счел нужным вмешивать себя в деликатные материи прививки дичка к генеалогическому древу Докшицев. Вообще же, Сигизмунд, схожий лицом с распаренной пяткой, имел живой нрав, был пристрастен к портеру, карточным азартным играм и к толстушкам — непременно с фиолетовым перманентом. Видимо, в детстве он любил Мальвину, частенько рассуждал про брата Осип Карлович, — а Мальвина, несомненно располнела, выйдя замуж за Буратино. Или Артемона? Нет! За Пьеро? — и Осип Карлович оставлял в покое тайную жизнь брата. Сигизмунд жил холостяком в Калининграде, вел дом на широкую ногу и был окружен подозрительными личностями. Осип Карлович, сухой, как эвкалипт, горьковатый даже на вид, чудовищный педант и эстет, был давно и неприятно женат на вдове своего профессора, воспитывал его и своих детей, все сплошь мальчиков, омерзительного характера — просто Макс и Мориц. Конечно, Анна, витающая посреди скучных просторов разверстых кариозных ртов, нуждалась в братском участии. Сигизмунд молча телепатировал Осипу идею надраить Толику «палубу» и увезти Аньку в Питер, на что Осип тем же образом ответил Сигизмунду, что « Am Raben hilft kein Bad», «ворону купание не поможет», а — «Begangene Tat leidet keinen Rat» — «после драки кулаками не машут» и нужно ждать, потому что надежда не умирает.

Анна Карловна, веселясь, махала ручкой в белой митенке хмурым жителям, наблюдавшим за свадебной процессией из окон, слала воздушные и поцелуи и звенела заливистым смехом, успевая восхититься вороной, сидящей на крыше дома или коровой, пронзающей октябрьский день тяжелым и заунывным звуком «м-у-у-у».