Сфагнум - Виктор Мартинович Страница 46

Выхухолев пил чай, прислонившись лбом к стеклу окна собственного кабинета. Ему было тяжело после вчерашнего рандеву в кабинете председателя районного исполкома. Под пупком шевелился клубок змей, его знобило, как при гриппе, а голова была одета в милицейский шлем тяжелого похмелья: Выхухолеву было неудобно в собственном черепе. Он с молчанием внутри созерцал стоящую рядом со входом в РОВД ель, которую помогал сажать во время субботника много-много лет назад. Выкопанное лесниками дерево привезли из-под Буды на тракторе. И вот, елочка, которая родилась в лесу, в лесу же и росла, торчит теперь под окнами глусской милиции. И эта как бы та же самая елочка, которая росла когда-то в лесу, хотя в лесу ее могла ожидать совсем другая судьба: ее ветви были бы пышней, а рост — выше. Медленные, окрашенные абстинентной лихорадкой мысли Выхухолева пошли еще дальше, и он подумал о семенах, выпадающих из шишек этой елочки и зарождающих новые елочки. И о том, являются ли эти семена, ростки из них, продолжением материнского дерева или чем-то новым. И о том, что рассаженный физалис или фикус никогда не скажет другому физалису или фикусу, что он — неповторимая личность. И что в этом — секрет бессмертия растений, которые все вместе или взятые по отдельности — просто ель или просто фикус. И что люди, быть может, тоже бессмертны, но им нужно перестать выебываться. На этой сложной, но обнадеживающей фразе из внутреннего монолога Выхухолева, дверь его кабинета распахнулась, и сержант Андруша ввел редактора районной газеты Петровича. Петрович вел себя смирно, и ему даже не пришлось сковывать руки наручниками. Петрович осторожно уселся на край стула — как человек, допускавший, что стул может выпрыгнуть из-под седалища и начать лупить по спине. Он вежливо смотрел на Выхухолева.

Выхухолев не спешил. Чай «Липтон» из пакетика дал обильный цвет, заполнив кабинет уютным ароматом свежеоструганного полена. Милиционер знал, что стоя вот так, у окна, со стаканом чая в латунном подстаканнике «Белорусской железной дороге 125 лет», он чем-то похож на Иосифа Сталина. Иосифа Сталина Выхухолев любил как человека, у которого, быть может, и были свои перегибы из-за того, что Сталин был грузином, но зато страна проложила БАМ и полетела в космос. Выхухолев еще раз осмотрел открывавшийся из окна вид — ель, площадь, красочная тумба «С Новым годом!», на которой волк из мультфильма «Ну, погоди!» кружит в танце зайца в наряде снегурочки, а ведь на дворе уже июль. Выхухолеву было муторно.

— Как думаешь, Петрович, зачем мы живем? — спросил он у арестанта.

— Для того, чтобы страдать, — пожал тот плечами. — То есть одни — чтобы страдать, а другие чтобы издеваться.

— Оно, понимаешь. Человек он — как елка или физалис, — попытался выразить свою сложную мысль Выхухолев. — Растет, растет, размножается, потомство пускает, а все одно и тоже. Из года в год. Вон, плакат «С Новым годом!» никак не уберут. А уже июль, между прочим.

— Товарищ начальник, давайте допрос уже начинать, — беспокойно заерзал на стуле Петрович.

Он не мог понять, зачем его вызвали.

— Как условия содержания? Жалоб нет? — поинтересовался милиционер.

— Есть, — прибито нахмурился Выхухолев. — А что толку? Вы что-нибудь кроме селедки и гнилой капусты давать отбывающим наказание можете? Безобразие.

Выхухолев со вздохом открыл ящик стола и взял из стопки бумажку, отпечатанную офисным италиком. Своим шрифтом бумажка напоминала визитную карточку с двумя длинными телефонами, но без имен.

— Что это? — спросил Петрович.

— Первый телефон — Страсбургский суд по правам человека. Второй — Гаагский трибунал. Звони, жалуйся на меня, — он мрачно хихикнул, — можешь им заодно про селедку рассказать. Они там всех выслушивают.

Петрович хмыкнул, хотел съязвить, но прикусил язык — по всей видимости, много мыслей и переживаний посетили его в камере.

— Больше бузить не будешь? — строго спросил Выхухолев.

— Так я ж и не бузил вроде, — Петрович не то, чтобы спорил, но выражал недоумение.