Сфагнум - Виктор Мартинович Страница 45

— Баба Люба, а как Степана в болоте найти? Вы карту можете нарисовать? — настаивал на помощи Шульга, который явственней представлял себе масштаб предстоящей им экспедиции.

— Вой-вой, а што вам карта? — заквохтала баба Люба. — Нашто яна? Дарога у балоце адна. Адна дарога. Слышыце? И ведзет ана к Сцяпану. Свярнеце с этай дароги — утопнеце. Будзеце идти — прыдзеце. Можэт, не сразу, можэт, пакруциць вас кушчаль, но найдзеце. Зделайце сабе палки — перад сабой дарогу мацаць, шчупы такие, зделайце и идзице, памалиушыся. Если Сцяпан захоча, дайдзеце да яго. А не захоча — пакружыце и абратна прыдзеце. Если дурыць не будзеце — не засасе.

— Сапоги дадите? — обаятельно улыбнулся Шульга.

Он знал, что если баба Люба посылает их на верную смерть, сапог она не даст, так как утопить сапоги вместе с негодными городскими гостями ей будет жалко.

— У меня тольки адна пара. Карычневенькия, — подумала она вслух, — ат Пятра маяго асталися. Ну ладна. Дам. Тольки ж вы их мне аб сук яки не прапарыце.

Серый задумчиво чесал голову.

— Пацаны, у вас у кого расческа есть? — спросил внезапно он.

— А че такое? — спросил у него Хомяк.

— Ну дай расческу.

— Зачем тебе? Так ее драл, что волос из головы навырывала? — по-лягушачьи ухмыльнулся Хомяк.

Он все не мог простить женщине, что не способен был перестать о ней думать. И того, что рассвет та встретила с другим, пусть даже и пацаном из его, Хомяка, бригады.

— Ну надо! Дай!

Хомяк с видимой неохотой полез в спортивную сумку с надписью «Мукачево», с которой прибыл в Буду, и достал расческу, часть зубцов у которой отсутствовала. Когда Хомяку было нечем заняться, он задумчиво их выламывал, расшатывая из стороны в сторону.

— Серый, это ахтунг. Ты не опетушился? Мужики на ночь не расчесываются. И утром не расчесываются. И уж тем более днем не расчесываются.

— Зачем тогда тебе, Хомяк, расческа? — словил его Шульга.

— Нервы успокаивать, — уверенно ответил Хомяк. — Я когда нервный, зубцы выламываю. Еще на ней свистеть можно с туалетной бумагой, но я пока не научился.

Серый аккуратно тронул расческой волосы и поморщился. Баба Люба, внимательно наблюдавшая за ним, встревоженно подошла к Серому.

— Што, валасы не чэшуцца?

— Да, не расчесываются чего-то. Ехал сегодня сюда в прицепе с сеном, приснул там, видно спутались волосы.

— Вой-вой-вой! — всплеснула руками баба Люба. — Наслала на цибя тая рассамаха каутун. Не пажалела. Я ж гавару, русалка!

— Чего-чего? — насторожился Хомяк, которому нужно было понять, что делать с расческой: выкидывать ее, великодушно дарить Серому или забирать себе.

— Каутун. «Колтун» па-руски, — повторила баба Люба.

— А что это? Типа, мандавошки? — уточнил Хомяк.

— Это балезнь. Страшная, ат ее лекарствами не вылечыш. Каутун. Воласы ат самай галавы раскудлачываются. Сплятаюцца. И не расчэшэш.

— Так в чем болезнь-то? — напрягся Шульга. Серый был главным бойцом в их отряде, один вид которого зачастую решал все проблемы. — Перхоть, что ли? Или волосы помыть?

— Балезнь — в валасах. Ана будзет на цела перэхадзиць. Чэраз кажны волас. Чэраз голаву. Убиць можа. Или калекай здзелаць. Если не зашэптаць.

— Ой, вот только не надо этого! — отмахнулся Серый, который, во-первых, в заговоры не верил, во-вторых, не верил в русалок, в-третьих, был все еще обижен на деревенских.

Расческа застревала в волосах, сами волосы сбились в странные узлы — вроде тех, что он заметил на Пахоме при первом знакомстве с ним в Октябрьском. Кожа головы странно зудела и чесалась. Почему-то казалось, что, если распутать их как следует, зуд пройдет. Он пробовал разобрать волосы у самых корней, но расческа увязла, причиняя боль при малейшем усилии. Тогда попытался обработать пучок волос у кончиков, но и тут не пошло — через треть сантиметра расческа наткнулась на узел, каким-то образом сам завязавшийся на голове. При этом волосы у Серого, как у любого психически здорового представителя его подвида, были короткими — если он запускал в них пятерню, из-за пальцев торчали лишь кончики. И даже такие стриженые волосы разобрать не удавалось.

— Шульга, слышь. Развяжи тут узел, а? Или срежь на хуй, — Серый терял терпение. — Очень зудит.

— Не! Не, рэбята! — испугалась баба Люба. — Каутун зашэптаць нада! Иначэ балезнь в цела уйдет!

— Шульга, развяжи, — не обращал внимания на ее увещевания Серый.

— Серый, — Шульга подошел к нему и тронул за плечо. — Серый, ты не бесись только, ладно? Баба дело говорит. Помнишь мужика этого, Пахома? У него по ходу тоже вся башка в дрэдах была. Так что, выходит, жена его мастерица… — он хотел добавить про сживание мужиков со света, но прикусил язык, не зная, что у приятеля на душе. — Ты к этому так отнесись: в Буде тысячу лет болезни шепотом лечили и только последние семьдесят лет уколами. Голова у тебя зудит, стало быть больна. Надо помочь.

— Да не дамся я! — снова выкрикнул Серый. — Идите на хуй все!

— Ему надо галоперидолом башку смазать, чтоб все мандавошки поспрыгивали, — широко почесал грудь Хомяк и потянулся.

Себе он казался опытным, матерым вором, которому удалось избежать ментовского мастырка, на который попался кореш.

— Хома, я тебя убью сейчас на хуй! — грохнул Серый кулаком по столу.

Стол подпрыгнул на всех четырех ногах одновременно и даже на секунду завис в воздухе, как левитирующий буддийский монах, настолько силен был удар.

— И потом, гляди, — Шульга обрабатывал Серого, как продавец подержанной иномарки обрабатывает потенциального покупателя на рынке в Гомеле, — если мы в явную жопу лезем, чтобы найти колдуна, который нам клады может расколдовать, почему ты башку свою зашептать не даешь? Это нелогично, Серый. Не накликать бы нам беды. Удача-то завтра знаешь как нужна? Тебя из трясины когда-нибудь палками вытаскивали? Когда ты по горло в жиже был? Не? А меня вытаскивали, — соврал Шульга. — Так что давай башку твою вылечим.

— Просто сена в волосы набилось, — еще раз настоял на своей версии Серый.

— Так а кто с этим спорит? — наклонился к нему Шульга. — Серый, сено так сено! Просто в этих местах сено из башки по-своему вытрясают. Знаешь поговорку эту про монастырь?

Шульга сам не помнил поговорку про монастырь и попытался ее воспроизвести по памяти:

— В чужой монастырь со своими тапками не лезут. Знаешь почему тапками, Серый? Потому, что перед тем, как в монастырь войти, нужно снять обувь. И у ворот оставить. У любого монастыря много-много кроссовок стоит. Святая земля, хули хочешь? А ты что? Пришел в монастырь и хочешь, чтоб тебе монахи обувь почистили ризами. Не пойдет так, Серый.

— Галоперидолу нужно! — не унимался Хомяк. — А еще лучше зеленкой башку залить. Тогда точно все блохи повымирают.