Гарантия на счастье - Катажина Грохоля Страница 45

Мне становится не по себе. Я над женщинами так не потешаюсь.

— Не относи это на свой счет, это же шутка, — смеется Ханна. — Я ведь никогда не покупаю тебе дурацкое белье!

Когда женщины одни, они глупеют. Ничего удивительного. Вижу, что в бутылке с джином осталась какая-то капля. Ну да, бутылка была неполная, но могли бы что-нибудь и мне оставить.

И это курьезное замечание, что я будто бы принимаю шутки на свой счет!

— Читай, читай! — Ханна встает за Габрысей. — У Янека есть чувство юмора!

Конечно, у меня есть чувство юмора. Но над чем тут смеяться?

А Габрыся продолжает:

— Так вот, первый семестр: «Убедительные объяснения возвращения домой в четыре утра», «Наслаждайся жизнью», «Помой посуду после еды»…

Смотрит на меня и едва не лопается от смеха у компьютера. Делаю гримасу, если их это обрадует — пожалуйста.

— Читаю дальше. — Габрыся даже икает от радости, а Ханна так веселится, словно меня рядом нет. — «Понимание своей некомпетентности», «Сто поводов подарить цветы», «Почувствовал желание — прими душ»…

Ну что в этом смешного? Слегка теплый душ — самое лучшее средство. Женщинам этого не понять.

— Смотри, смотри, Ханна: «Как не заснуть после секса…»

Ухожу в спальню. Мне еще поработать надо, почитать, да и вообще. Но и читать не могу, потому что из соседней комнаты доносятся радостные восклицания:

— «Как попросить совета?», «Как сделать вид, что ты слушаешь?..»

Больше я ничего не слышу, потому что они, вероятно, идут на кухню или переходят на шепот. Им бы только кости мужчинам перемывать. Я точно знаю: они обо мне говорят. Только не знаю, что именно. Ведь женщины говорят только о сексе и о мужчинах. Это как раз те темы, которые я больше всего не люблю. Какие, например, у парня ягодицы. Я никогда особого внимания на свои ягодицы не обращал, но они у меня ничего, нормальные. Подобная чушь меня совершенно не трогает. Но есть что-то унизительное в том, что человек в собственном доме является объектом обсуждения.

Двери приоткрываются, входит Ханна:

— Ну что ты, зайчик мой, не в настроении? Не веди себя как дикарь…

— Мне хочется почитать, я устал. Желаю хорошо повеселиться.

— Ой, мы можем встречаться у Габрыси, если ты против.

Я против? С чего бы это? Пожалуйста, обсуждайте меня, сколько вам влезет.

Но я, конечно, пошел к ним слегка разрядить обстановку, хотя они, возможно, немножко огорчились, что я не дал им побыть вдвоем.

А вечером я изучил в зеркале свои ягодицы, они и вправду оказались безукоризненными. Информацию о курсах для мужчин я распечатал. Подброшу завтра Рафалу, пусть он тоже помучается.

В тот момент, когда я наконец привык к мысли, что в доме есть женщина, произошла катастрофа. Когда я вложил столько сил, чтобы понять, что во всем нужно поступать так же, как с ревностью — ДЕМОНСТРИРОВАТЬ, НЕ ПОКАЗЫВАЯ, наш союз пошел ко дну.

Но по порядку.

Ханна лежит на диване, укутавшись одеялом, я читаю Маркеса, потому что он мне нравится, и объяснять этого я никому не собираюсь, и одновременно переключаю каналы, потому что вот-вот по телевизору будут прогноз погоды передавать. Вдруг Ханна кладет календарь на живот и говорит:

— Доминик… Тебе правится имя Доминик?

И как раз в это время на экране картинка с дождем, я делаю громче и слышу:

— В связи с приближающимся циклоном…

— Эй! — Ханна перекрикивает диктора. — Ты меня слышишь?

— Конечно, слышу, — говорю, — подожди секунду — погода.

— Ветер умеренный…

— Доминик — хорошее имя, — продолжает она сообщение о ветре. И я не слышу, сколько прогнозируют градусов на завтра.

— Не знаю, сколько градусов.

— Сейчас покажут. Тебе не нравится?

— Что? — сбит с толку.

— Ну, имя Доминик?

А в Сувалках тридцать два градуса.

— Хорошо, что мы не живем в Сувалках, посмотри, какая там жара, — отвечаю я. — Сейчас конец лета, не припомню такой жары. Жаль, конечно, что у нас будет дождливо и холодно — всего шестнадцать градусов.

— Я не об этом говорю, а о Доминике. Говорю о Доминике!

— О каком Доминике? — спрашиваю я, потому что никого с таким именем не припомню.

— О каком, о каком? Ну, например, о нашем сыне!

Боже мой, я едва не упал. У нас же нет сына! Это значит, что… Пресвятая Дева, если у нас нет детей, а она говорит о нашем сыне, значит… Нет-нет, не может этого быть! Но я ведь не кретин! Что делать?

Впадаю в панику. Ханна снова берет календарь, я бросаюсь к ней:

— Ханна, ты же ничего не говорила!

— Ты мне загораживаешь, — отвечает она. — Подожди, ты загораживаешь, передают прогноз на выходные!

Господи, я только узнал, что стану отцом, а она о погоде!

Но как? Когда? Мы же предохранялись, и, кроме того, такое решение должно быть продуманным! А она со мной это не обсуждала! Значит, брак? До смерти? Ребенок? А я совершенно к этому не готов! Вдобавок меня ставят перед свершившимся фактом! Так не делают! Но я всего этого не выскажу, она только разнервничается. Об этом нужно поговорить серьезно, позже, когда она остынет, к тому же я не представляю, как к этому приступить…

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Вот я тебе и говорю… Имя Доминик тебе нравится?

Не знаю, что ответить. Я потрясен, да, самое подходящее слово — потрясен.

— Нравится ли мне? Необычно…

— Доминик… — повторяет Ханна.

Не хочу я никакого сына! Или дочери! Не сейчас! Не сегодня! Когда-нибудь в будущем, разумеется, но не сегодня! НЕТ, НЕТ, НА ПОМОЩЬ!

И кроме того, что еще за Доминик? Не очень красивое имя. Совсем не сокращается.

— Нет, пожалуйста, только не Доминик, — ворчу я, поскольку мне кажется, что она будет тронута, объяснится и так далее. Начать с имени — хорошая возможность поговорить с парнем, который влип в историю с ребенком.

— Почему нет? Красивое имя.

Сажусь рядом с Ханной на диван и с волнением беру ее за руку:

— Красивое, но я предпочитаю какое-нибудь другое… более простое. Представь себе сокращение от этого имени…

— Доми…

— Доми! Домой!

— Ой, ну что ты за человек! — Ханна переворачивается на диване, одеяло падает на пол. У нас ужасно холодно, а в этих Сувалках — Африка. — Дети сейчас не гуляют во дворе… Не придется его так звать… Что ты предлагаешь?

— Какое-нибудь такое…

— Например, какое?