Сокрытые лица - Сальвадор Дали Страница 45

– Все очень серьезно, – сказал Грансай, – отведите меня к виконту! – Однако, знакомый с устройством дома, сам нашел дорогу и ворвался в спальню, не дожидаясь, когда его примут.

– Что стряслось? – спросил д’Анжервилль, захлопывая книгу, которую читал, и ища на прикроватном столике сигарету.

– Вы, похоже, меня ожидали, – сказал Грансай, тут же преисполняясь непринужденностью. Он оказался не готов быть неправым в своих подозрениях и пытался выиграть время. – Послушайте, дорогой мой Дик, я пришел в этот утренний час не только чтобы польстить вам, но вы – единственный человек, на которого я действительно могу полагаться.

Вытянутые руки д’Анжервилля покоились на стеганном одеяле, будто две гончие, истомленные меланхолией, а сам он едва слушал графа. Грансай продолжил:

– Сейчас нет времени объяснять. Я через час уезжаю в Лондон. Вы мне там, очень вероятно, понадобитесь, и я не успокоюсь, если отбуду без вашего уверенья, что вы ко мне присоединитесь, если срочно потребуетесь.

– Это все, полагаю, из-за угольных концессий Либрё, – сказал д’Анжервилль без затей. – Просто пришлите мне телеграмму, и я приеду.

– Спасибо, – сказал Грансай, скупясь на излияния. – По крайней мере, не придется раскаиваться, что я вас разбудил. Вы читали.

– Верно, – отозвался д’Анжервилль. – Меня беспокоит странное состояние нервов Соланж де Кледа. Никогда ни у кого не встречал я столь внезапного перехода от одних чувств к другим. Мы расстались вчера поздно вечером. Она была красноречива, как фейерверк, сжигающий ее меха. Пришлось пообещать ей, что позвоню в половине третьего ночи, и мы продолжим беседу. Так вот, я с трудом слышал ее голос на другом конце провода, и она бросила трубку, едва я договорил… И это не сонливость – она была словно зачарована!

– Она принимает люминал, – сказал Грансай, желая свести любую таинственность к чисто аптекарскому объяснению. – А что вы читаете?

– Монографию Жане о неврозе Реймона Русселя – «От тоски к экстазу», – ответил д’Анжервилль.

– Случай кледализма? – уточнил Грансай, посмеиваясь чуть саркастически.

– Кледализм, – отозвался д’Анжервилль, мягко взвешивая этот неологизм и вновь берясь за книгу. – Это еще туманнее и красивее.

С этими словами он подал графу Грансаю руку – идеальных пропорций, мускулистую.

Встреча (на сей раз точно последняя) между графом Грансаем и леди Чидестер-Эймз в ее замке в Шотландии оказалась самым бурным опытом в жизни графа; и вот, на пути домой, в купе, окутанный анисовым дымом сигареты, он смотрел на безмятежный пейзаж с дюнами, хваля себя за мудрость и успех в неубийстве леди Чидестер-Эймз. Он упивался благословением небес, удачно избежав превращения в преступника. Обдумывая все это, граф помедлил взглядом на громадной свинцовой туче, что очертаниями походила на древний саркофаг. Грансай предался фантазии, представив в центре тучи надпись римскими буквами, столь подходящими эпитафии для связи между ним и леди Чидестер-Эймз, знаменитую латинскую фразу:

«CADAVERIBUS AMORE FURENTIUM MISERABUNDIS POLYANDRIEN»,

что означает:

«УПОКОЕНИЕ НЕСЧАСТНЫХ ТЕЛ,ЧТО ОТ ЛЮБВИ ВПАЛИ В БЕЗУМИЕ».

В расплывчатости незаметного сна гробница, подобно Адонисовой, превратилась в фонтан. Поезд пересекал вьющиеся воды реки. Из золотой змеи, источника фонтана Адониса, тек эликсир молодости, а большое белое облако стало брачной постелью Соланж де Кледа. Леди Чидестер-Эймз лежала мертвой у изножья их кровати, обернувшись животным – кровавым диким вепрем.

Граф Грансай твердо решил сразу по возвращении жениться на Соланж де Кледа. Во всяком случае ее счастье явилось ему как единственная цель жизни, а все недавние барахтанья в оккультных любовных заклятьях показались в новом свете его расцветающей страсти последними болезненными следами его ребяческих одержимостей, блекнувших и исчезавших одна за другой, как летучие мыши его мучительного воздержания в светлом солнце брака. Он понял, как, должно быть, мучилась Соланж от своей безответной любви, но утешал себя, что теперь ее счастье будет куда больше и нежданней и тем воздаст ей за все ее былые страдания. Но вместо растущего нетерпения граф чувствовал, что желает этой поездке длиться и длиться как можно дольше, чтобы мог он опьянить себя еще больше возвышенными блаженными переживаниями, возникшими в его душе после кошмарного хаоса, жестокости и порывов, в кои опасно погрузился его дух на прошлой неделе, достойных, по правде сказать, «Хроник демонологии».

Оставалась всего неделя до бала, коим он пренебрегал и почти полностью забыл о нем. Обстоятельства войны неизбежно подразумевали у этой затеи патриотический повод; безжизненный привкус благотворительности казался ему обезличенным и заранее притуплял совершенно светский блеск замысла. Но теперь бал вновь увиделся ему сияющим, как щит. Бал Грансая послужит официальным объявлением его помолвки с мадам Соланж де Кледа. Никто не знал о возвращении Грансая в Париж за исключением его поверенного: тому надлежало встретить графа на вокзале, дабы получить и изучить известия касательно угольных концессий Либрё, привезенные из Лондона. Полностью поглощенный отношениями с леди Чидестер-Эймз, он, в целом, пренебрег добычей сведений по предмету. И все же, зная столь близко симпатии мэтра Жирардана к мадам де Кледа, он не мог удержаться от улыбки, размышляя о том, насколько неожиданным и радостным будет объявление поверенному припасенной графом другой новости.

Вот так, в самом приподнятом настроении граф Грансай сошел с поезда. После восторженных излияний они с поверенным сели в машину и поехали совещаться в гостиницу «Мёрис».

– У меня для вас прекрасные новости, – сказал Жирардан, сияя из мучимой глубины беспокойства.

– Не важнее или радостнее моих, – ответил Грансай. – Но давайте сначала прибудем в гостиницу.

Жирардан закусил нижнюю губу.

Ярость Грансая от известия поверенного о покупке Соланж де Кледа владений Мулен-де-Сурс была неописуема, столь лаконично явил себя его гнев, столь бесследно внешне.

– Что ж! – сказал Грансай сухо и без выражения. – Этим поступком мадам де Кледа утеряла мое уважение и мою дружбу.

По блеску ненависти, засиявшему в глазах графа, Жирардан понял, что пред ним – подлинный, настоящий Грансай, давно исчезнувший, а теперь выступивший вперед, – мстительный Грансай, с неотменяемыми решениями, с безжалостным сердцем и стихийной силой, произрастающей из старой породы могучей гордости. Мэтр Жирардан, исполненный сожаления, зная наперед о бесплодности любых примирительных усилий, все же рискнул со всей доступной предусмотрительностью сказать:

– И все же нельзя упускать тот факт, что величайший политический враг графа этой сделкой обезврежен. Она возвращает равнину Либрё в благонамеренные дружеские руки.

– Мадам де Кледа мне более не друг, – ответил Грансай.

Все это время он писал записку – мелким, точным, изящным почерком. Отдал ее Жирардану в незапечатанном конверте.

– Вы наверняка вскоре повидаетесь со своей клиенткой, – сказал он, – прошу вас передать ей это.