Настоящая любовь или Жизнь как роман - Эдуард Тополь Страница 45

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (изумленно). Ты что, и вправду идиот? Как ты можешь просить за соперника?

ДОСТОЕВСКИЙ. Не во мне дело, ваше высокопревосходительство. Мне хоть бы она не была в бедности…

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (кучеру, в досаде). Трогай!

И — захлопнул дверцу.

Кучер хлестнул лошадей.

КУЧЕР. Но! С Богом!

Сытая шестерка рысаков срывается с места, колеса кареты чуть не отдавили Достоевскому ноги. И не успел он отскочить, как мимо, обдав его грязью, проносится телега с багажом, а за ней — возок с адъютантом и слугой.

Достоевский, дойдя до ворот, долго смотрит вслед генеральскому кортежу, уходящему в метель по грязной колее.

Мокрый снег падает ему на лицо, на куцую солдатскую шапку-треуголку и поникшие плечи…

Санкт-Петербург, кабинет императора в зимнем дворце.

Зима, день

В Зимнем дворце в кабинете императора Александра Николаевича ярко горит камин, и 37-летний император, поставив на каминный камень ногу в сиятельном сапоге, сам помешивает дрова витым чугунным стеком.

Врангель стоит посреди кабинета, на ковре, читает с листа.

ВРАНГЕЛЬ (декламируя).

Эпоха новая пред нами,

Надежды сладостной заря

Восходит ярко пред очами…

Благослови, Господь, царя!..

Кроме Александра, в кабинете находятся мать царя, его брат, великий князь Николай, и кузен царя принц Ольденбургский, они сидят в креслах и на диване.

Но Врангель, читая стихи, тревожно поглядывает только на императора, который стоит спиной к нему у камина.

ВРАНГЕЛЬ (продолжая).

Идет наш царь принять корону,

Молитву чистую творя.

Взывают русских миллионы:

Благослови, Господь, царя!..

Александр поворачивается, подходит к Врангелю, берет у него из рук лист со стихами и читает дальше сам.

АЛЕКСАНДР (с преувеличенным пафосом).

Своею жизнию и кровью

Царю послужим своему;

Исполни ж светом и любовью

Россию, верную ему!

(С насмешкой.) И этим угодничеством он хочет добиться от меня смягчения своей участи?

Александр презрительно подносит лист со стихами к камину.

Врангель непроизвольно дергается к этому листу, занесенному царем над огнем. Но, сдержав себя, смотрит на императрицу, мать царя.

МАТЬ ЦАРЯ (Александру). Погоди, Алекс! А я не сомневаюсь в искренности его раскаяния! Ты подумай: он, практически твой ровесник, даже младше тебя, а уже седьмой год в каторге и в солдатах!..

Александр изумленно поворачивается к матери.

Врангель переводит взгляд на князя Николая, брата царя.

КНЯЗЬ НИКОЛАЙ. А ты помнишь, Саша, как мы плакали, читая «Бедных людей»? Сам папа плакал, царство ему небесное…

Врангель смотрит на принца Ольденбургского, кузена царя.

ПРИНЦ ОЛЬДЕНБУРГСКИЙ. В конце концов, даже подарив этому писателю амнистию, всегда можно потом отправить его обратно, если что не так…

МАТЬ ЦАРЯ. А сейчас взять его под надзор полиции. Негласный, конечно.

Александр удивленно переводит взгляд с брата на кузена, на мать…

Семипалатинск. Зимнее утро, минус тридцать пять

По утренней улице народ — в дохах, шубах и валенках — идет в церковь на воскресную службу…

От мороза воздух искрится, а солнце окутано маревом, как разбитым яичным желтком…

Подростки, столпившись на углу, играют в плевки: кто плюнет дальше, чтобы плевок успел замерзнуть в полете и льдышкой удариться о землю…

Сани почтмейстера, прокатив по улице, останавливаются у крыльца штаба батальона, из саней выходит почтмейстер с брезентовым почтовым мешком, волочит этот мешок в штаб…

Штаб батальона. То же зимнее утро (продолжение)

Почтмейстер с мешком заходит в штабную комнату.

Здесь, у окна, сидит за столом писарь унтер-офицер Достоевский, ведет записи в огромной амбарной книге.

Почтмейстер, подойдя к его столу, вытряхивает из мешка почту — несколько десятков писем.

ПОЧТМЕЙСТЕР. Тут и тебе есть, от Врангеля.

Достоевский оживляется, лихорадочно ворошит пакеты и конверты, находит тонкий засургученный конверт, нетерпеливыми руками взламывает печати, извлекает лист бумаги и вдруг вскакивает.

ДОСТОЕВСКИЙ (кричит, как безумный). Я сделал это! Я сделал!

Достоевский бросается к окну, вышибает его одним ударом и, даже не заметив, что окровавил себе руки стеклом, высовывается наружу.

ДОСТОЕВСКИЙ (крича, прохожим). Есть Бог! Есть! Я помилован! Произведен в прапорщики!..

Слышен звон церковных колоколов…

Сибирь. Зима

Звон этот смешивается с гулким стуком копыт по промороженному панцирю зимней дороги.

Это в санях с парой пристяжных несется в Кузнецк новопроизведенный прапорщик русской императорской армии Федор Достоевский. Он не жалеет лошадей — хмелея от своей свободы, любви и нетерпения, он, стоя, хлещет и хлещет коней…

ДОСТОЕВСКИЙ (кричит в упоении). Мария!.. Я еду!.. Я свободен!..

Во весь опор несутся взмыленные кони, орет от счастья Достоевский, и бубном грохочет промороженная дорога под копытами коней.

За этим грохотом нарастает перезвон церковных колоколов — все громче, громче… Под этот перезвон…

Кузнецк, домик Марии

Достоевский падает на колени перед Марией.

ДОСТОЕВСКИЙ (сбивчиво). Мария, все сбудется! Все, что я обещал! Европа, слава, Франция! Ты увидишь свою родину, клянусь! Только иди за меня!

Колокольный звон перекрывает его голос, он почти оглушает…

Церковь в Семипалатинске. Солнечный зимний день

Под звон колоколов священник венчает прапорщика Достоевского и Марию Исаеву.

СВЯЩЕННИК. Берешь ли ты, Федор, по изволению благому, непринужденному и обдуманному, в жены себе эту Марию, стоящую пред тобою?

ДОСТОЕВСКИЙ (стоя у амвона, радостно). Беру, святой отец!

Яркое зимнее солнце бьет в окна церкви и дробится в высоком витраже.